Читать книгу "Принц инкогнито - Антон Понизовский"

Враги строили козни, чинили препоны, отрезали пути в обещанную Испанию, к моим истосковавшимся подданным. Враги охотились на меня. Я скрывался. Я, прекрасный и гордый, отважный и благородный…

Прости, здесь я вынужден остановиться. Мне неловко говорить о себе самом в должном тоне. Помимо прочих достоинств (бесчисленных), мне присуща истинно королевская скромность. А значит, мне безотлагательно нужен историограф.

Я перебираю кандидатуры. И, ты знаешь, склоняюсь к Амину Шамилову: он умеет держаться с достоинством, что совершенно необходимо при королевском дворе. И ещё: я заметил, что он здраво мыслит, его интерес верно направлен — в первый же день, когда Амин появился в нашей палате, он очень внимательно изучал отметину на подоконнике.

Поэтому, когда я возвращался в сознание после приступа и сквозь дремоту донеслось, что кто-то поджигал твою дверь… то есть, прости, прости, дверь Тамары Михайловны, — я припомнил, как неделю назад Амин разглядывал оставленные мною подпалины. Мне подумалось, что новый поджог вполне мог оказаться его затеей.

Аборигены нашего отделения звали Амина «Минька». Мне сразу понравилось это имя. Оно подошло бы матросу… может быть, унтеру — квартирмейстеру, боцманмату… Вот мы с Минькой встречаемся на «Цесаревиче»: в первое время он не замечает меня… или даже настроен враждебно, хочет меня ударить, унизить… Потом ему открывается моё истинное лицо. Он всегда будет вспоминать эту встречу, хотя мы провели вместе всего несколько дней… даже, лучше, один-единственный день — это был лучший день в его жизни, вершина всей Минькиной биографии…

Но послушай, зачем же он поджигал твою дверь?

Когда его положили в нашу палату, Минька рассматривал копоть на подоконнике — и вот продолжил, ответил мне… подал знак. Указал направление…

После приступа я дремлю — а то вроде бы просыпаюсь, трогаю рычажок зажигалки в кармане, как будто нащупываю в темноте: точно так же, на ощупь, мы медленно, медленно продвигаемся в душном сыром подземелье, и всё, что мы видим, — маленький огонёк: пламя стелется — значит, есть выход, последняя дверь, высокая, в самом конце коридора, она уже приоткрыта, ты ждёшь меня с той стороны, ты зовёшь… Я иду.

По очереди сдвигаю с кровати ноги, сажусь. Снова ночь. Кругом относительная тишина. Пробую найти тапки ногами, но безуспешно: ниже колена ноги одеревенели. Славик, скрученный вязками, дышит во сне. Из коридора несётся храп тёти Шуры.

Двигаюсь к выходу из палаты, потом к двери на медицинскую половину, громко шаркает тапок. Подошва наполовину оторвалась. Останавливаюсь, озираюсь, прислушиваюсь — и выскальзываю за дверь. Снаружи вдыхаю полной грудью, словно выбрался из каких-нибудь катакомб, из трущоб, из подземного хода… В конце врачебного коридора вижу уголок света — на полу и на стене сломанную углом полоску. Когда ноги ничего не чувствуют, трудно удерживать равновесие. Приходится опираться о стену. Очень важно пройти этот путь самому. Путь к моей коронации… Пока бреду к светлой полоске, свет гаснет.

Дверь плотно закрыта. Внутри тихо, потом какое-то звяканье, бормотание, скрип, стон или смех, твой голос. Мне тесно, невыносимо. Из меня с болью, царапая, тянутся нитки.

Я знаю, что делать с дверью, Минька мне показал. Верчу колёсико зажигалки, щёлкаю рычажком. Пламени нет. Ни бусинки, ни икринки. Щелчок, искры, и снова темно. Очевидно, газ кончился. Встряхиваю зажигалку — мне кажется, внутри плещется. Зажигалка довольно увесистая: почему же она не горит?

Я щёлкаю, несколько раз подряд щёлкаю — и вдруг, распахнувшись, тяжёлая белая дверь бьёт в плечо. В проёме стоит человек. Ниже меня на голову. Проходит секунды три, прежде чем я узнаю Дживана Грантовича: в темноте у него чёрные пятна вместо глаз, рубаха выпущена из брюк, расстёгнута почти донизу, он покачивается, придерживаясь рукой за косяк.

В твоём кабинете черно. Когда дверь открылась, дохнуло теплом и знакомыми запахами: немного старостью, немного кремом — и алкоголем. Из тёмного тянущего тепла твой голос: «Джованни?»

Дживан шатается и по-прежнему не отпускает дверной косяк. «Джованни»?! Для тебя он — «Джованни»?!.

В этот момент — буквально в доли секунды, — как будто обратный центростремительный взрыв, выныривает и мгновенно склеивается из осколков выпуклая волшебная сказка про коварное предательство, про украденную колыбель, про королеву в заветной комнате и узурпатора на пороге.

Неумолимо глядя гнусному коротышке в глаза — в тёмные неразличимые в полумраке проёмы, — я целюсь в него зажигалкой, как шпагой, как пистолетом, как сейсмоторпедой, как твоим пультом от телевизора, чтобы выключить его, — щёлкаю!

Неожиданно цепко Дживан хватает моё запястье, другой рукой вырывает у меня зажигалку, бьёт о косяк двери, что-то со звяканьем отлетает, Дживан бросает моё сокровище на пол.

— Что случилось, Джованни?.. — Ох, какой у тебя странный, капризный голос, звуки будто расплывчатые, размазанные. — Джованни? Ты где?

Коротышка толкает меня в грудь с такой силой, что я пячусь и, потеряв равновесие, чуть не падаю. Дверь захлопывается.

Опираясь о стену, встаю на четвереньки, ищу в темноте, нашариваю то, что звякнуло, почти невесомый фрагмент (колёсико?) — и через короткое время саму зажигалку. Она изменилась на ощупь: образовалась какая-то неприятная выемка и внутри нечто мелкое, острое, как сломавшийся зуб, как расколотая черепица, рваные листы железа, раздавленные кирпичи, дранка, щепки — сплошное месиво, я в нём вязну всё глубже: выше колен, по бёдра, почти по пояс; дорога назад гораздо труднее, но я стараюсь не падать, не думать о только что пережитой измене, мне надо выбраться из развалин Мессины, покрытых слипшейся и запёкшейся пылью, каменной, известковой: под моросящим дождём извёстка издаёт хлористый запах, как в туалете, где я стою перед зеркалом.

Я стою перед зеркалом. Вижу себя, но не понимаю выражения собственного лица. Моё зрение сделалось избирательным, сузилось, я как будто смотрю в окуляр подзорной трубы, могу двигать эту трубу, наводить её на предметы — и только тогда медленно осознаю, что именно передо мною в данный момент.

В данный момент передо мною розетка. А в руке шпилька. Сейчас радостный огонёк вывинтится из двух чёрных глазков, закрутится вокруг усиков, вылетят пробки, погаснет дежурный свет, останутся только красные лампочки на щитке, пожарная сигнализация засвистит, заревёт, все проснутся, сбегутся — и ты очнёшься от наваждения, ты прогонишь «Джованни», вернёшься ко мне.

Шпилька поменьше, чем в детстве, поуже. Я разгибаю железные усики, делаю букву «П». Примериваюсь, тычу шпилькой в розетку и…

…И ничего. Свет не гаснет. Сирена не воет. Шпилька торчит из розетки как ни в чём не бывало.

Мне боязно прикасаться к железной шпильке голой рукой, поэтому, приспустив пижамный рукав, я беру её через ткань. Поворачиваю так и эдак, скребу розетку усиками изнутри…

«Оба-на!» — гаркает у меня за ухом.

Я чуть не падаю от неожиданности, от испуга: ноги и без того еле держат.