Читать книгу "Принц инкогнито - Антон Понизовский"

Когда тебя увозили, а ты, задерживая врачей, сжимала мою руку и говорила про тётю Розиту и Ленинград, я внимательно слушал, уткнувшись невидящим взглядом в пол, в хлопья пыли у плинтуса — и приметил в пыли зажигалку.

Оставшись один, я её подобрал и засунул вот в этот кармашек моих штанов цвета гёльз, она влезла тютелька в тютельку… И напрочь забыл.

Однажды, когда я стоял на четвереньках (здесь, в надзорной палате), мне стало неловко — вернее, я осознал, что мне постоянно что-то мешает, упирается мне в ногу, в бедро… Ах, как я был рад найти — словно весточку от тебя.

Получается, у меня в матрасе спрятаны целых два сокровища, две пирокластические торпеды: твоя зажигалка — и шпилька.

В тот день, когда меня привезли, был врачебный обход. Я лежал, нехорошо себя чувствовал после укола. В палату вошли Тамара Михайловна, Ирма Ивановна и за ними кто-то из санитаров. Или третьим был Дживан Грантович. Тамара Михайловна что-то сказала, не помню, что именно, но мне почудилось, что голос, тембр голоса похож на твой. И причёска напоминала твою, почти такие же чёрные и тяжёлые волосы. Тамара Михайловна наклонилась ко мне и, продолжая что-то говорить Ирме Ивановне, взяла меня за руку, чтобы посчитать пульс. Пальцы у неё были тёплые, крепкие. Я не смотрел на неё, но боковым зрением видел, как она поправляет прядь. Меня мельком, легко, почти невесомо что-то задело, и через несколько дней я обнаружил в своей постели заколку! Точно такую же, как у тебя — может быть, чуть поменьше, — такие же волнистые усики с шишечками на концах.

И розетка здесь есть. Когда шёл ремонт, нам открыли уборную медперсонала. Там даже можно было посмотреться в зеркало: его, правда, быстро убрали, но после ремонта снова повесили. Я сразу же обратил внимание на розетку под зеркалом. Из двух этих чёрных отверстий потягивал сквознячок. Ещё не до конца понимая природу этого сквозняка, я ощущал, как сильней и сильней тянет из каждой прорехи, из прощелины между потолком и стеной, из разреза обоев, из чёрного зева раковины — я чуял как бы лазейки, бреши… Даже когда я мысленно переносился на борт «Цесаревича», мой взгляд притягивали отдраенные до блеска латунные прорези в палубе, так называемые шпигаты, меня как будто засасывало в эти прорези, располосовывало на ленты, на струны, мне было трудно дышать, жарко и тесно в одежде, шершаво, мучительно, невыносимо, я перевернулся со скрипом, просунул руку во влажноватое ватное волокно и вытащил зажигалку.

Придерживаясь за край кровати, я перевалился, опустил ноги на пол. Встал. Стараясь не задевать соседние койки, протиснулся к подоконнику. Вслушался. Все дышали спокойно. Я поднёс зажигалку к нижнему ребру подоконника, щёлкнул.

Пламени не было. То, что выцедила из себя зажигалка, я не смог бы назвать огненным язычком — это была бисеринка огня, икринка. Как странно, подумал я, зажигалка казалась такой увесистой, и в ней что-то плескалось… Но едва эта бусинка прикоснулась к ребру подоконника, я ощутил упоительный запах… Дома под краской был бетон — а здесь дерево. В отличие от бетона, дерево пахло… так в детстве пахли пистоны, дым от пистонов, когда ты подарила мне пистолет, я страшно гордился, но во дворе «ма́льцы» сломали пистолет в первый же день… На краске вылупился собственный, автономный огненный пузырёк. Подоконник совсем чуть-чуть, но горел!

Внутренняя теснота исчезала, освобождала меня. Колёсико зажигалки нагрелось, стало обжигать палец, и мне пришлось отпустить рычажок. Капля огня слабо пыхнула и сдулась, на её месте чуть замерцала багровая точка — точнее, багровый штришок переполз и погас. Я потрогал лунку на подоконнике — она была тёплой.

Оглушительно заскрипели пружины, и Виля сел на своей кровати.

Я оцепенел. Было известно, что в отсутствие зрения прочие чувства у Вили обострены, он различал людей безошибочно: может быть, по дыханию или по запаху…

— Гася? — вполголоса спросил Виля. Чуть в нос: — Гася, ты?

Я понимал: стоило мне шелохнуться, провезти ногой по полу, взяться за спинку кровати, лечь… не только Виля, любой узнал бы меня: я был самым тяжёлым в палате… во всём отделении… может, во всей больнице…

— Гася?

— Да.

Я не сразу понял, что́ произошло. Звук пришёл как будто извне, я не узнал собственного голоса. Я молчал одиннадцать с половиной лет.

В полутьме я увидел, как Виля медленно улыбнулся своим длинным ртом — и улёгся.

Проснувшись наутро, я долго не открывал глаз: был уверен, что все уже знают, врачи, санитары, все поголовно. Тётя Шура заметила копоть на подоконнике и принялась орать на нас матом и звать врачей.

Я услышал из коридора твой голос… прости, прости! почему я так говорю?! Голос, от части похожий на твой: к нам вошли Тамара Михайловна с Ирмой Ивановной. Ирма Ивановна стала расспрашивать всех, в первую очередь Вилю, чья койка стояла прямо у подоконника, — и, к неимоверному моему изумлению, Виля ответил, что ночью спал, ничего не слыхал.

…У меня появился товарищ, сообщник! У меня была тайна. Не выдуманная, а самая что ни на есть полновесная тайна — и эту тайну кто-то со мной разделял! Кто-то — впервые в жизни — был на моей стороне. Потрясение и восторг.

Я стал приглядываться к моим соузникам, чтобы ненароком не пропустить новое подтверждение: будто меня забросили с тайной миссией — скажем, в секретную лабораторию, или в тюрьму, или в подводный дворец, или на корабль «Цесаревич», где, кроме меня, ещё несколько человек принадлежали к тайному ордену или братству, но мне до поры неизвестно было, кто именно…

Зажигалку я втиснул поглубже в матрас.

Разумеется, в отделении только и говорили что о поджоге. Денис твердил, что виноват его враг Костя Суслов. Я не знал, радоваться ли, что подозрения падают не на меня, — или тревожиться за Костю. Моё отношение к нему было двойственным: он был мне не очень приятен, но иногда вслух описывал те картины, которые мерещились мне самому, — взлёт, огонь, солнечное отражение на волнах… Всё это зудело и не давало покоя, пока наконец я не сообразил, кого он мне так мучительно напоминает: не поверишь — наш Костя Суслов как две капли воды похож на Альфонсо Тринадцатого! Точная копия: длинный, с таким же вытянутым лицом, лопоухий, губастый… А я-то не мог вспомнить, где видел это лицо, — конечно же, на фотографиях в интернете!

Не кто иной, как Альфонсо Тринадцатый, правил Испанией в 1908 году, во время Мессинского землетрясения, и его возраст примерно равнялся нынешнему моему…

Согласись, всё это не могло быть простым совпадением. Внешность Альфонсо Тринадцатого мне и раньше казалась неподходящей. Она меня оскорбляла. Испанский король не имел права быть таким губошлёпом… Скажу прямо, без государственной дипломатии, — таким уродом.

Теперь, имея перед собой эту пародию, двойника, разболтанную болтливую марионетку, — я догадывался: не только Костя, но и его прототип, сам Альфонсо Тринадцатый, был точно такой же фальшивкой, карикатурой. В это же время, в 1908 году, — где-то существовал настоящий король, король-солнце… Внутренний, сокровенный, подлинный я.