Читать книгу ""Я" значит "ястреб" - Хелен Макдональд"

Я многие годы охотилась с ястребами, но тогда смерть для меня ничего не значила. Наверное, я, в сущности, все еще оставалась ребенком. Мне даже в голову не приходило, что то, чем я занимаюсь, жестоко. Я была зрителем, а не убийцей. Дикие ястребы охотятся – вот и мой тоже. Казалось, в нравственном отношении, между ними нет никакой значимой разницы. И охота для меня означала наслаждение ястребиным полетом, а не смертью, которую он несет с собой. Но я радовалась, когда мой ястреб ловил своих жертв, – отчасти за ястреба, а отчасти потому, что еще маленькой девочкой включила себя в тот фантастический мир викторианских сокольников в твидовых пиджаках, где грубая смерть всегда была обставлена ритуальными формальностями. В те годы, наблюдая, как кто-нибудь из тех людей с ястребом-тетеревятником на руке кладет в сумку мертвого фазана, я ощущала в его действиях легкую непринужденность, на протяжении веков свидетельствовавшую о социальном превосходстве и уверенности охотника.

А профессиональные названия, которые я нашла в книгах и выучила наизусть, отдаляли меня от идеи смерти. Обученные ястребы ловят не животных. Они ловят добычу. Другое поразительное слово – дичь. Я тихо сидела, смотрела на очередь и размышляла. Буду ли я охотиться с этим ястребом? Конечно, буду. Дрессировать ястреба-тетеревятника, а потом не давать ему охотиться – это все равно, что воспитывать ребенка и не давать ему играть. Но птица была нужна мне по другой причине. Для меня она являлась средоточием света, жизни и надежности в этом мире. Каждая ее частичка кипела жизнью, и на расстоянии казалось, что вокруг нее струйки пара волнами поднимаются вверх, и поэтому все ее окружение виделось немного размытым, она же выделялась своей пронзительной телесной конкретностью. Ястреб был огнем, сжигающим мою боль. У птицы не могло быть ни сожалений, ни скорби. Ни прошлого, ни будущего. Она жила лишь настоящим, и в этом заключалось мое спасение. Ее полосатые хлопающие перья помогли мне убежать от смерти. Но я забыла, что загадка, именуемая смертью, крылась в самом ястребе. И в этом же ястребе попыталась найти укрытие и я.

«Я остаюсь для него врагом, которого он едва терпит, а он для меня всегда вестник смерти, – писал Уайт о Тете в своей тетрадке. – Смерть будет последним, с чем я не смогу справиться». Уайт перестал заниматься ястребом, и тот снова одичал, стал для него смертью, потому что смерть не победишь. Шесть недель он боролся с птицей, и борьба эта напоминала схватку Иакова с ангелом. «Я жил для этого ястреба, – в отчаянии писал он. – Сам наполовину превратился в птицу, ради его будущего перекроил свою любовь, интересы, весь уклад жизни, оставлял в залог судьбе самое дорогое, не раздумывая, как делают супруги или заботливые родные. Если ястреб умрет, все мое теперешнее «я» умрет вместе с ним. Сегодня он вел себя со мной так, словно я опасный и грубый враг, которого он раньше не видел».

Наверное, последний удар Уайт получил просто от изнурения. Ястреб победил. Уайт больше не мог бороться. Но, думаю, за этим стояло нечто большее, гораздо большее. Размышляя о трагедии с Тетом, я вспоминаю маленького мальчика в далекой Индии, который стоит перед игрушечным деревянным замком – подарком отца ко дню рождения. Замок большой, в него даже можно забраться, и отец прикрепил к стене с бойницами настоящий пистолетный ствол. Оттуда должен прогреметь салют в честь дня рождения мальчика, но мальчик смотрит на ствол с ужасом. Отец велел встать напротив замка, и ребенок понимает, что его ждет казнь. Сделать ничего нельзя. Мальчик бессилен. Он тихо и безутешно плачет, зная, что сейчас отец его застрелит, что ему суждено умереть.

Каково это жить в мире, где ты плачешь из-за того, что, как тебе кажется, отец убьет тебя в день рождения, в мире, где тебя бьют каждый день без всяких на то причин? Мир, где ты шлешь письмо матери в Индию, вложив в него свою фотографию, а она в ответном письме пишет, что твои губы «становятся слишком чувственными» и тебе надо сжимать их покрепче и, возможно, даже слегка придерживать зубами? Мне трудно представить детство Уайта, полное ужаса и позора, но я могу понять, что оно сформировало его взгляд на мир – мир, в котором царствует жестокость и правят диктаторы и безумцы. Я вижу, как этот беспомощный ребенок перед игрушечным замком так никогда и не перестал верить в собственную казнь.

Ибо не только боязнь успеха заставила Уайта отказаться от занятий с ястребом. В основе всей этой долгой истории лежало «вынужденное повторение» – термин Фрейда для обозначения необходимости заново переживать болезненный опыт, чтобы его преодолеть. Но с ястребом такое повторное переживание становилось трагедией. «Он сходил с ума от страха, будучи, как все люди-хищники, по своей натуре глубоко пугливым», – писал Уайт о Тете. Что же сделал Уайт? Он взял птицу, дикую и свободную, невинную и полную жизни, и начал с ней бороться. Ценой его победы было бы превращение ястреба в собственную покорную тень с изломанными перьями и тусклым взглядом. Тетеревятнику положено летать, делая виражи над темными долинами и немецкими соснами, убивать и раздирать на части добычу и быть самим собой – частью дикой природы. Уайт полагал, что может приручить ястреба, не сломив его духа. Но он не пошел дальше бесконечных попыток. Уайт вспоминает, как ястреб запутался в ветвях дерева и висел там замотанный, бессильный, не в состоянии двинуться.

Это было сделано не нарочно. Все было сделано не нарочно. Но катастрофа оказалась неизбежной. Уайт видел в ястребе самого себя, «юношу, сведенного с ума неуклюжестью, лишениями, преследованиями». Однако он с ужасом понял, что в конце концов сам стал гонителем, несмотря на то, что сотни раз твердил себе об обратном. Ястреб был мальчиком, стоявшим у игрушечного замка. А Уайт превратился в отца. Он превратился в собственного отца. В диктатора, а не в ястреба. Так великая трагедия шла к своему завершению, и последний удар, конечно, нанесли Уайту обычные чувства.

Низкие тучи быстро бегут над «райдингами». Льет дождь. Укрывшись от дождя и ветра, коровы лежат под деревьями. У них темные и мокрые бока, пар от дыхания поднимается в воздух. Уайт идет в сарай, где в тени на присаде привязан Тет. В душе у Уайта все сильнее чувство вины. Ястреб сидит там, куда его посадили. Он пленник. Поэтому Уайт ставит на землю у двери дугообразную присаду, привязывает к вертлюгу Тета тридцатиметровую бечевку – непрочную, которая уже дважды рвалась, опасную, плохого качества, а другой ее конец – к присаде в сарае. Таким образом, говорит себе Уайт, ястреб сможет вылетать наружу и возвращаться обратно, когда захочет. Довольный, что предоставил птице больше свободы, Уайт возвращается домой.

Дождь не прекращается. В такой день не пойдешь ловить ястребов. Это день для отдыха. Он посвятит его Тету. Будет прогуливаться с ним по кухне, кормить кусочками вкусного мяса, заставит его снова полюбить хозяина. Тет любит музыку – он включит ему песни по радио. Но радио не ловит. Тогда Уайт едет на велосипеде к Тому и просит разрешения позвонить по телефону в магазин. Заказывает новую батарейку. Потом возвращается домой. Дождь и грачи. Человек на велосипеде под пронизывающим ветром решил, что сегодня он должен заняться мелкими делами. Большие – слишком сложны. Пожалуй, он перекрасит деревянную дверь с косяком в коридоре, а потом, может, заодно и кухонную дверь. Закончив дверь в коридоре, он оглядывает ее критическим глазом. Выглядит неплохо. Теперь кухонная. «Синяя краска», – решает он. Его отец любил яркие, контрастные цвета. Уайт знает, что унаследовал этот порок. Он идет в сарай за краской. Тет бросается от него в сторону, взлетает на стропила, а потом вылетает в открытую дверь. Выйдя из сарая с банкой краски в руках, Уайт все еще надеется увидеть ястреба на присаде. Но присада пуста. Тета нет. Его ястреб улетел. Тет исчез, и на земле валяется один лишь оборванный кусок бечевки.