Читать книгу "Антарктида - Хосе-Мария Виллагра"

Доктор. Я сегодня проснулся. В моем возрасте — это уже счастье.

(Смех.)

Полковник. Когда мне было пять лет (смех), я ехал на поезде из Сантьяго в Вальпараисо, через всю страну (смех), и я был совершенно счастлив! (Смех.)

Донна Молина. Когда я была маленькой девочкой (смех), меня каждый год вывозили к морю, и я сразу бежала на берег, смотрела, смотрела, смотрела и не могла насмотреться! Я чувствовала себя абсолютно счастливой! Что вы так смотрите на мой нос, доктор? (Смех.) Когда вы так смотрите на меня, мне становится страшно: я начинаю думать, что нравлюсь вам. (Смех.)

Доктор. О, это чисто профессиональный интерес, донна Молина. (Смех). Что это у вас в руках? Книга? (Смех.)

Донна Молина. Да, я люблю читать. (Смех.) В детстве, когда мы ездили на курорт, мы целыми днями только и делали, что читали, читали, читали. Вот я и привыкла. Хотите, я и вам почитаю? Это стихи. Вот, послушайте! (Читает с большим воодушевлением.)

Любовь коснулась губ

Нежней, чем можно

Выдержать, и груб

Казался воздух,

Которым я когда-то жил —

Тот мускус был так густ,

Что голову кружил…

Полковник Амадор оглушительно чихает. (Громкий смех в зрительном зале).

Доктор. У полковника аллергия на поэзию. Это я вам как врач говорю. (Смех).

Полковник. Ради бога, простите, донна Молина! (Чихает еще раз. Смех.)

Доктор. Это диагноз. (Смех.)

Донна Молина. Не любите книг, полковник?

Доктор. Ну что вы, донна Молина. Литература обладает поразительной силой воздействия на полковника. Достаточно двух строк — и он засыпает, как убитый. (Смех.) Я специально выписываю ему книги в качестве снотворного. (Снова смех.)

Полковник Амадор силится что-то ответить, но не выдерживает и чихает в третий раз.

Доктор. Полковник, таблетку? (Смех.)

Донна Молина. Ах, господа, вы, право, как дети… Налейте-ка мне лучше лимонаду. (Пьет, звякая ледышками о стекло.) Какое счастье, что в жару лед застывает на солнце, чтобы охладить воду. (Смех.) Что вы так смотрите на меня, полковник? Вы смотрите так, будто долго не верили своим глазам, а теперь наконец поверили. (Смех.) Вы смотрите, будто у меня усы на лице. (Смех.)

Полковник. Какая же вы счастливая женщина, донна Молина! А расскажите нам о вашем самом счастливом дне!

Доктор. О, да! Просим, просим! (Аплодисменты в зале.) В жизни не поверю, чтобы не было дня, когда бы вы, донна Молина, не были совершенно счастливы. (В зрительном зале кто-то захихикал. Затем засмеялись и другие.)

Донна Молина. Их было так много, счастливых дней! Ну, например, вспомнить мой дебют — тот день, когда я впервые попала в театр. Давали „Гамлета“, и я оделась Офелией. (Смех.) Вы представить себе не можете, с каким волнением я впервые ступила под священные своды храма искусства. Вокруг было полно народа, мужчины гудели за своими важными разговорами, дамы сверкали брильянтами. Я и не заметила, когда началось представление. Заиграла чудесная музыка. Погас свет. Все вокруг заволновались, задвигались, начали выяснять отношения, перебивая друг друга. То там, то здесь вспыхивали словесные поединки. Я была совсем молоденькой и неопытной, мне было двенадцать лет, и мной, моими чувствами, мог играть кто угодно. Я то краснела, то бледнела, то хохотала, будто меня щекочут, то готова была разрыдаться от волнения. Словом, вела себя, как настоящая сумасшедшая. Все были в восторге от меня! Принцы и короли бегали за мной толпами! Все хотели играть только со мной! И еще долго после этого вечера я жила, как в бреду, не понимая, действие уже кончилось или еще даже не начиналось.

Доктор. Когда я был главврачом в психиатрической лечебнице (смех), то мы тоже разыгрывали „Гамлета“. Это была своего рода терапия. Все роли исполняли пациенты. Лишь стражников на всякий случай играли санитары. (Смех.)

Полковник. И каковы же результаты?

Доктор. Успех был полным! Мои пациенты наконец осознали, что не такие уж они и сумасшедшие. (Смех.)

Донна Молина. Смотрите, смотрите! Абелардо поймал рыбу! Его атакуют чайки! Какой ужас! Они же заклюют его! Доктор, ну сделайте же что-нибудь!

Доктор. Донна Молина, я же врач, а не орнитолог. (Смех.)

Донна Молина. Ах, боже мой! Смотрите! Он кормит пингвина! Невозможный человек!

Входит архитектор Фарамундо с тубусом в руках, спотыкается и падает.

Полковник чихает. (Смех и аплодисменты в зале.)

Донна Молина. А, Фарамундо, мальчик мой! (Смех.) Ну, показывайте, что вы там еще натворили?

Архитектор садится на вазу с фруктами (смех), вскакивает, пересаживается, вынимает из тубуса лист, показывает его донне Молине. Донна Молина смотрит и передает лист доктору. Доктор тоже смотрит, затем переворачивает лист вверх ногами и смотрит вновь (смех). Доктор хочет передать лист полковнику, но тот поспешно отстраняется, зажимая нос платком (громкий смех).

Донна Молин а. У вас всегда такие высокие замыслы, Фарамундо!

Доктор. Вы хотели сказать — глубокие, донна Молина?

Полковник. Самую глубокую мысль, что я слышал в своей жизни, однажды высказал наш генерал, осматривая солдатский сортир в новой казарме. Он сказал (смотрит в зал)-, в иные глубины так и хочется плюнуть. (Тишина в зале.)

Донна Молина. Глядя на вас, полковник, я всегда удивляюсь: как это вы не стали генералом! Ведь вы, в сущности, им родились. (Робкий смех.)

Доктор. Генералами не рождаются. Генералами умирают. Уж поверьте мне!

Донна Молина. Ах, вы опять за свое, доктор. Это, наконец, скучно!

Полковник. А хотите, я вас развеселю?

Донна Молина. Упаси боже! (Смех.)

Полковник. Хотите, я расскажу вам, как был впервые влюблен?

(Смех.)

Донна Молина. Какой ужас! (Смех.)

Полковник. И как потерял невинность. (Смех.)

Донна Молина. Я так и знала! (Смех.)

Доктор (донне Молине). Правда? А я до сих пор не был в этом уверен. (Хохот.) Прошу, полковник, продолжайте. (Бурные аплодисменты.)

Полковник. Однажды я ехал в поезде. (Смех.)

Донна Молина. Какая гадость! (Хохот.)

Полковник. Мне было пять лет. (Смех, который далее раздается почти после каждой фразы полковника.) Я ехал в поезде, от Сантьяго до Вальпараисо, через всю страну. Причем я впервые ехал один! Я имею в виду, без родителей, с одной только няней. А надо сказать, что, как и все малыши в этом возрасте, я был в свою няню нежно влюблен. Это была миленькая девушка, совсем молоденькая, я был ее первым воспитанником. Моя няня казалась мне самой лучшей на свете, и я ею ужасно гордился, когда мы гуляли вдвоем в городском саду. А теперь нам предстояло целое путешествие! Я был совершенно счастлив. Ну, вы знаете все эти волнения и суматоху сборов. Я долго решал, что взять из игрушек: пистолет или саблю. Решил прихватить и то, и другое. Мало ли что может случиться в дороге! Потом мы ехали в автомобиле, и я палил в прохожих из своего пистолета и тыкал саблей в спину шофера, чтобы тот ехал быстрее. Наконец мы прибыли на вокзал. Шум! Толчея! Няня купила мне мороженое. И вдруг заиграл оркестр! Оказывается, мы путешествовали в одном поезде с вице-королем! Няня взяла меня на руки, и я видел, как вице-король прошествовал в свой лакированный вагон по красной ковровой дорожке, приветствуя восторженно ревущую толпу. Представляете, я видел вице-короля! На нем была дорожная полевая форма и камуфляжная треуголка с красным нутром, которое виднелось, когда вице-король салютовал своей шляпой народу. Все вскидывали руки и кричали „ура“, и я тоже. Мороженое вылетело из стаканчика, но на это никто не обратил внимания. Вверх полетели шляпы. Одна из них упала прямо на меня, я в восторге швырнул ее, и она покатилась прямо к сапогам вице-короля. Он почти наступил на нее! Я был совершенно счастлив! Светило ярчайшее солнце. Никогда в жизни больше я не видел, чтобы солнце светило так ярко. Наконец мы протиснулись в вагон, заняли места. В нашем купе, уткнувшись в газету, уже сидел какой-то штатский с желтыми, прокуренными усами. Я хотел было сразу зарубить его своей саблей, да няня не дала. Но я все время держал усатого на мушке. Наконец поезд тронулся! Перрон загалдел и двинулся мимо. Оркестр грянул гимн, и мимо окон, набирая ход, проплыли надутые лица и вытаращенные трубы музыкантов. Я глядел во все глаза. Мой детский взор тешило все, что ни мелькало за окнами, любая мелочь, особенно когда потянулись пригороды и трущобы с их странной, совершенно неведомой мне жизнью. Женщина в ночной рубашке развешивала белье в грязном дворе перед своей лачугой. Мужчина в пижаме писал прямо на стену дома. Полуголая, черная от солнца и грязи ребятня гоняла гордого, как гвардейский офицер, петуха в пыльном переулке. Старик с удочкой сидел у желтой от помоев реки. Ржавый остов разбитого грузовика торчал на берегу. Бродячая собака невозможной масти лаяла на попугая. Пьяница безмятежно дрыхнул в придорожных кактусах. Лама паслась на веревочной привязи, пожирая апельсины прямо с веток. Все поражало мое воображение. Потянулись поля и виноградники. Далекие отроги гор приблизились, и вдруг поезд тревожно загудел и со всего маха влетел в туннель. Стена мрака так плотно ударила по окнам, что я даже отпрянул. Темнота стала полной. Лишь изредка из ее глубин вылетал фонарь, озарявший на мгновения недра вагона. И вот, в один из этих проблесков, я вдруг узрел совершенно фантастическую картину: моя прелестная няня и этот гадкий усатый господин слились в самом страстном, в самом возмутительном поцелуе! Тьма вновь нахлынула, и в следующий проблеск все уже было как обычно: няня занималась своим рукоделием, а господин с усами продолжал в темноте пялиться в свою газету. Эта поразительная сцена мелькнула так быстро, что показалась мне сперва лишь вспышкой моего возбужденного воображения. Но затем я стал припоминать подробности, которые так ярко врезались в мою память, что просто не могли лишь привидеться. Например, то, как ее рука вцепилась в клетчатый рукав господина. Или ее глаз, безумно глядевший куда-то во тьму над его ухом. Или этот рыжий, прокуренный ус, точно приросший к нежной няниной щечке. Наконец поезд с грохотом вылетел на солнце. По ту сторону хребта сразу дала себя знать близость моря. Потянулись пальмовые рощи. Замелькали чистенькие особнячки. Солнце поблекло за дымкой. Весь этот мир за окнами с его богатством и бедностью теперь виделся мне, точно в ином свете. В Вальпараисо я сошел с поезда другим человеком. Встречавшие меня родители даже испугались, настолько я был серьезен и молчалив, и когда я глядел на няню, то мне все время мерещились рыжие усы над ее губой. Впрочем, я и до сих пор не совсем уверен, что видел то, что видел. (Публика стонет от смеха.)