Читать книгу "Переполох на загонах - Платон Головач"

лавок и хотели расходиться.

— Надо, хлопцы, возле церкви посмотреть,— предло­жил Клемс,— кто там ночью балует, потому что бабы вон пустили по селу — конец свету, дескать, пришел. А мы ведь не дети, сказки нам нечего рассказывать. Вот посмотрим и на собрании скажем все об этом...

Мужчины молчали, что-то утаивая, и неохотно соглашались пойти к церкви.

— А чего ходить,— высказал мнение один из муж­чин.— Может, ветер подул, вот колокол и брякнул не­сколько раз.

— Где ж оно, ветер,— заперечил другой,— когда зво­нило, как на похоронах, и долго. Ветер так не звонит, Я, это, стоял, пока не перестало...

— Кто же мог нарочито пойти звонить, что ты, сосед?

— Я не говорю, что кто-то пошел, но не мог так ве­тер...

Толпой обошли вокруг церковной ограды, посмотрели, есть ли где следы человеческие. На непросохшей земле весенней следы были бы видны отчетливо, и если бы кто-нибудь перелезал ограду, следы остались бы по обе сто­роны ее. Но следов никаких не нашли. Осмотрели вни­мательно землю у ворот и тропку, ведущую к церковно­му крыльцу. Не было следов и здесь.

Удивленные, молчаливые, мужчины стояли у церкви, смотрели на звонницу. Со звонницы свисала, покачи­ваясь, перевязанная узлами, веревка. С земли руками ее достать нельзя. Значит, надо было лезть на звонницу, но церковная дверь была заперта на тяжелый засов. На две­ри висел громадный тяжелый замок, ключ от которого хранился у сторожа. Не было следов и у крыльца.

Мужчины от церкви ушли молчаливыми и сразу разо­шлись по хатам. Пошел молчаливый и злой Клемс. По­шел, думая о том, что случилось. Он не знал еще, что на­думали мужчины, но догадывался, что они что-то утаи­вают от него, что-то не хотят ему говорить.

А по деревне, вслед за слухом о колоколах, пошел другой о том, что искали мужчины следов у церкви и ни­каких следов не нашли. И тогда сразу и колокола, и ни­щий с евангелием, и бумажка, наклеенная на днях у ко­лодца, и колхозная жизнь смешались в предствавлении многих в одно, а с этого началось самое главное, что слу­чилось в этот день в Терешкином Броду.

Коров доить вышло всего три женщины. Остальные явились без доенок. А за ними пришли к коровникам почти все жители деревни. Когда ворота коровников рас­крылись, женщины толпой бросились к загородкам, где стояли их коровы, торопливо разметали жерди, и с бранью, с криком выгнали коров на двор. Там к женщинам присоединились мужчины.

Люди гонялись за перепуганными коровами, били их, удивленных, палками и гнали на улицу. А с улицы бежали к коровникам те, кто опоздал, кто узнал о случив­шемся позже. Коровы, привыкшие к стаду, бежали в сторону ручья, где их поили, и когда им преграждали путь, они крутили головами и опять удирали в коровни­ки на свои места. Усталые женщины бежали за ними со слезами, спотыкались, падали, проклиная и коров, и того, кто надумал колхоз, и опять выгоняли коров на двор.

Хлева опустели и стояли молчаливые с широко рас­крытыми воротами. Ждали. Казалось, скоро опять воз­вратятся коровы, и настывшие стены согреются теплом их глубокого дыхания.

Разлученные коровы неохотно шли, мыча, по улице и дворам.

Испуганный случившимся, Клемс сначала уговари­вал мужчин загнать коров обратно, потом начал угро­жать им законом, карающим самоуправство. Мужчины не слушали, бранились и расходились по хатам. Тогда Клемс решил идти в сельсовет к Камеке.

* * *

Уже смеркалось, но сходка собиралась медленно.

Перед сходкой Панас позвал в сторону от крыльца Галину и долго с ней беседовал, стоя посреди двора. Ему хотелось кое-что подробнее узнать еще до собрания. Хотелось ему сделать это еще и по той причине, что крестьяне, приходившие на собрание, держали себя так, словно в деревне ничего особенного не случилось, и в то же время каждый из них почему-то боялся встречи и раз­говора с Панасом, и всячески уклонялся от этого. Панас был удивлен.

После беседы с Галиной он, может быть, в сотый раз обдумывал смысл заявлений об исключении из колхозов. Все эти заявления, написанные на разных клочках бума­ги и разными руками, говорили о том, что авторы их чего-то боятся и чего-то не знают. Потому в хате, перед началом сходки, Панас еще раз пересмотрел заявления и отложил наиболее характерные из них отдельно.

Несмотря на позднее время, сходка все еще не откры­валась. Многих в хате не было. А те, что пришли раньше, не желали ждать и требовали начинать собрание.

Панас понимал, что сходка будет бурной и что пере­носить ее ни в коем случае нельзя. Потому он сразу, как только в хате наступила относительная тишина, посове­товал Клемсу объявить собрание открытым и сам взял слово.

— Сегодня нам бы с вами,— начал он,— решать уже хозяйственные вопросы, потому что скоро весна, но прихо­дится заниматься другим, причинами, из-за которых рас­пался колхоз.

Несколько голосов перебило его и предложило:

— Хватит уже говорить про колхозы, товарищи, мо­жет, о чем-нибудь новеньком поговорим?

— О новеньком в другой раз,— ответил Панас,— а сегодня давайте со старым разберемся.

— Давай и так,— согласились в зале.

Панас продол­жал.

— Некоторым кажется, что вот не пожелали они быть в колхозе, подали заявления об исключении, и все, а оно не так...

— А как же, как? — закричали из зала.

— Не так,— продолжал Панас,— не поверю я этому. Чья-то хитрая очень рука водила вашими руками, когда вы писали свои заявления.

— Свои головы имеем, никто нам не писал!..

— Может, и не писал, так показывал, диктовал и, может, не так, чтобы прийти, стать за плечами и гово­рить, что писать. Нет. Делали иначе. Вас просто пугали жизнью колхозной, слухи о ней распускали разные, и вы поверили...

— А как же не поверить? Разве неправда?

— Что разве неправда? — спросил Панас.

— А то, что написали в заявлениях.

— Заявления свидетельствуют о том, что многого вы о жизни колхозной не знаете, а еще больше о том, что вас напугали. Я вот перечитаю некоторые заявления.

Вот хотя бы это:

«Так как я еще жизни колхозной не знаю, так прошу и мою семью, жену и детей, из колхоза исключить, как несогласных на колхозную жизнь. Поживем, может, то­гда и вступим».

Это Сватовский пишет, таких заявлений много.

Вот другое:

«Как я и моя жена, и дети больные, и не работники в колхозе, так просим исключить».

— Это Обухович... На себя он работал, а как в кол­хоз,