Читать книгу "Переполох на загонах - Платон Головач"

и больше не говорите, а если приставать будут, скажете, что бои­тесь правду говорить, чтоб не посчитали плохим челове­ком.

Незнакомец: — Я это знаю, ты про это не говори. Я переночую и еще завтра утром пройдусь по хатам, про­сить буду. А вы утром приходите новости узнать и ста­райтесь, чтоб никто не пришел на собрание. Это если не выйдет дело с заявлениями.

Горбуль: — Я думаю, что выйдет. Уже некоторые говорили об этом.

Мышкин: — Обязательно говорите, что выселять бу­дут, что выселять будут всех, кто хоть немножко хозяин.

Горбуль: — Евангелие батюшка советовал читать про себя, а им лишь тогда, когда попросят. А чтоб заинтере­совались, читать так, чтоб не слышали и не разбирали слов, тихонько, тогда обязательно попросят.

Мышкин: — Как пойдете, я минут через десять буду звонить, словно на похоронах. Это как раз возле церкви. А вы, как услышите звон, сразу стучите в окно, будите, чтоб услышали. Спросите, почему ночыо в церкви зво­нят...

Незнакомец: — Не догадаются, что в рельс это?

Мышкин: — Не бойтесь. Спросонья, да ночью, испу­гаются. А наши колокола как раз как рельс звонят.

Незнакомец: — Тогда хорошо. Ты только не звони долго, чтобы не проверили, а то побегут к церкви.

Горбуль: — Надо сказать, где будете, что перед вой­ной колокола на звонницах сами, как на похоронах, зво­нили...

Незнакомец: — Это хорошо, удачно сказано.

Мышкин: — К церкви ночью не побегут, а вот утром надо намекнуть им, чтобы шли проверить, не звонил ли кто нарочно, нет ли свежих следов. Они пойдут, а следов не будет.

Незнакомец: — И это очень удачно. Пора идти.

Мышкин: — Пора. Как поступать — вы сами знаете. О бумажке только чтобы ни-ни-ни! Пускай они вам о ней расскажут.

Незнакомец: — Не бойтесь. Сделаю, что надо. После завтрака или где-то до полудня, я должен исчезнуть, так вы уж не прозевайте момента. Обо мне вы в деревне толь­ко узнаете, что был, что говорил, каков сам... идем...

Горбуль с незнакомым пошли через поле в деревню. Мышкин постоял немного на крыльце и вернулся в хату.

Спустя десять минут возле одной из хат стоял высо­кий человек в лохмотьях. По обе стороны у него висели, скрещенные на груди и плечах веревки, мешки. Он чего-то ждал. Вслушивался в тишину ночи и не двигался. Прошло еще две минуты. В поле за деревней ударил три раза подряд колокол. Тогда человек торопливо подошел к окну, крепко постучал в раму.

В хате к стеклу прилипло на мгновение чье-то лицо, и мужской голос спросил, кто стучится и что ему надо. Человек ответил, что он нищий и просится ночевать. Объ­яснил еще, что опоздал немного, потому что очень устал. Ни о чем больше не спрашивая, хозяин открыл дверь в сени и стал на пороге, чтобы рассмотреть нищего. Тот стоял перед крыльцом тонкий, высокий, с полупустыми мешками и дрожал от холода. Крестьянин хотел было шагнуть с порога и впустить в сени нищего, как услышал похорон­ный звон из церкви. Он встревоженно прислушался и ти­хим испуганным голосом обратился к нищему:

— Как будто в церкви звонят, как на похоронах...

— Может, кто умер у вас? — спросил нищий.

— Никто не умер, да и церковь закрыта. Не служат уже в ней...

Нищий снял шапку и начал торопливо креститься.

— Перед войной сами колокола похороны звонили,— сказал он,— не дай того, боже, опять, смилуйся, боже...

Колокол еще несколько раз позвонил и умолк. Насту­пила тишина. Нищий от холода и от перепуга, что ночью звонят колокола, задрожал еще пуще, застучал, словно от холода, зубами. Его испуг передался сразу хозяину. Гля­дя на нищего, он вздрогнул и перекрестился.

— Идем, братец, в хату, ты замерз очень, дрожишь.

— Замерз и напугался, когда ты сказал, что церковь закрыта, а в ней ночью звонят...

Тяжело вздыхая, все еще дрожа и стуча зубами, вошел нищий в сени и переступил порог небольшой освещенной хаты. С лавки и с полатей на него смотрели, удивленные его поздним появлением, дети. Крестьянин запер сени и торопливо вошел в хату.

В хате долго горела лампа. Еще долго не спали.

* * *

Соседка наклопилась, подняла на уровень лица руку и незаметно, кивая рукой, подозвала к колодцу жену Петра. У колодца стояли толпой женщины и, наклонив головы, о чем-то беседовали.

— Поди, послушай, что бают вон,— зашептала сосед­ка Петрихе,— страх какой...

Петриха остановилась. А женщина, что была в цент­ре, поправила съехавший на глаза платок, взяла за рукав кожуха Петриху и, привлекая ее ближе, заговорила:

— Сам он высокий, худой, стоит в пороге, крестится и просит во имя Христа ломтик хлеба, а потом молится по евангелии. Не молитвами, как мы, а по евангелии... Зашла, это, ко мне она,— женщина показала на сосед­ку,— я и спрашиваю, не на погорелое ли он собирает, по­тому что и не слепой, и не калека, и не старый еще чело­век. Так он, голубки мои, пусть вот она скажет,— женщи­на опять показала на соседку, а та закачала в знак согласия головой,— закивал, что нет, вздохнул этак тя­жело и говорит, что он из коммуны, что в соседнем райо­не. Было их аж тридцать две семьи в коммуне, шесть лет жили коммуной да горевали, бились, как рыба об лед, а теперь все пошли по миру.

— А у нас он ночевал,— сказала соседка.— Ужина­ли мы, как слышим, кто-то стучит в окно. Поглядел Сымон, человек стоит под окном, нищий. Он, это, и говорит. Я говорю пусти, пусть переночует, мы от этого не обед­неем, или лавку он откусит, что переспит. Вышел Сымон на крыльцо, а человек стоит и дрожит, аж зубы у него стучат. И слышит Сымон, что в церкви колокола звонят, как на похоронах. А нищий крестится и спрашивает, мо­жет, кто умер, говорит, или что? Долго колокола звонили, Сымон перепугался, аж побелел, как пришел в хату...

Как звонили колокола, слышали многие. Слышал и Клемс. И утром после завтрака он пошел к Ашурке Петру, чтобы посоветоваться, что делать. Когда Клемс сказал, что надо осмотреть церковь, кто там лазал ночью, Петриха попыталась было рассказать ему о нищем, но почему-то сдержалась. Петро надел армяк и пошел с Клемсом по улице, чтобы позвать мужчин и осмотреть церковь.

В хате, куда зашли Клемс с Ашуркой, сидели у стола мужчины и о чем-то советовались. Как только Клемс во­шел, они смолкли, встали с