Читать книгу "Все могу - Инна Харитонова"

– Ни что?

– Ничего…

Степан Кузьмич рассказывал, вспоминая, потому смотрел на внучку, а видел заброшенный родительский дом, давно проданный дальним родственникам, но так и не поменявшийся в лучшую, благоустроенную сторону. Печалился Степан, когда неизменно по весне наезжал в родные места, навещал могилки родителей и останавливался в своем, но чужом уже доме. Казалось, никакие политические события, природные катаклизмы и прочие разности, влияющие на развитие цивилизации, так и не коснулись тех мест.

На кладбище Степан ходил за десять километров, через две деревни, и, как в детстве, идя, прислушивался, приглядывался: боялся волков. Набирал дорогой цветы – бледные лютики, малоцветные медуницы и быстро сникающую куриную слепоту. Вместе с выдернутой травой, не по времени года сухой и будто бы уже отжившей, выходил в конце его поклонного пути целый букет, тяжелый, но неосновательный, разделенный потом на три неравные части для матери, отца и умершей в войну от тифа малолетней сестренки Катеньки. Как ни старался Степан, никак не получалось у него делить поровну. Цветы путались с травой, цеплялись листьями, стеблями, и из большого веника на могилки ложилось по три неравноценных пучка, которые тут же, не успев дождаться, когда Степан докрасит оградку и выполет ненужную траву, вяли и разносились ветром, возвращаясь в поля, леса, к земле…

«Ведь когда-то, – думал Степан на обратном пути, – весь дом тонул в красках соцветий». Даже темной избы не было видно за многочисленными клумбами. Мать любила цветы и любила дом в цветах и никогда не жалела на них сил. После прополок, вспашек, высадки, когда соседки укладывались спать или, развалившись на скамейках, плевались семечками, Степина мать склонялась в вечернем низком поклоне над маленькой и несерьезной землей клумб. Именно от этого, от отказа на отдых и насмешек практичных товарок, вырастали ее цветы всегда большими, сильными, с мощными стеблями и громадными бутонами.

Деревенские сперва думали, что растит цветы она на продажу, завидовали. Потом, поняв, что на базаре ни один из даров Флоры так и объявился, сочли ее глумной бабой. А на майские ходили возле забора представители комитета ветеранов, высматривая на подарок героям войны нарциссы с тюльпанами. С зарей лета, к выпускным экзаменам, любовались на волны розовых, малиновых и поздних белых пионов. Потом ждали дух жасмина и карнавальную россыпь рыжей календулы, цветных и садовых ромашек, небесных незабудок и мрачных анютиных глазок. В августе, когда готовили потихоньку детей в школу, заглядывались на гладиолусы – единственные не прирученные хозяйкой цветы, и на традиционные астры, пушистые и острые, из года в год одинаково высокие и ровные, с непокривленными, как у большинства рыночных торговок, стеблями.

Тогда-то и приходили бабы до их дома и просили к первому сентября срезать троечку, а еще лучше пяток астрочек. Мать посылала к клумбам Степу, который уже понимал, какой цветок надо взять, чтобы потом лысо не было да букет вышел нарядный. Просящие благодарили мальца, сыпали в карман сухих яблок и груш. Иные кланялись сразу хозяйке, обещая «подмогнуть на свекле и на моркве». Потом помогали охотно, прибавив к своим еще и соседские грядки. Убирали к осени дружно. Мужики с отцом – картошку, бабы с детьми – цветные корнеплоды. Отсюда было ясно, что не такая уж Степина родительница и глумная. В школу цветы дает, на свадьбу и всякий колхозный праздник не жалеет, а выходят ей один только почет и уважение за доброту и выращенную красоту, вроде бы неуместную в деревенской жизни, напрочь лишенной романтики. Только вот куда подевались те соседи и их колхоз? И где теперь клумбы, взамен которых плотно и жадно выросли грядки с табаком, хреном и мятной травой мелиссой.

Ольга тоже любила цветы, но без размаха. Не имея собственной земли, довольствовалась домашними горшечными маломерками, и Степан Кузьмич понимал, что если бы и случилась им земля за городом, то жена не променяла бы свои фиалки ни на какие там ромашки, тюльпаны и астры. Все подоконники, кроме его мастерской, были заставлены пластмассовыми и керамическими горшками с разноцветными, непонятно по каким правилам цветущими фиалками. Степан Кузьмич никак не мог взять в толк, почему, названные фиолетовыми, цветы вырастают белыми, розовыми, красными и даже рябыми. Ольга смеялась на его вопросы и даже купила в книжном брошюрку, где подробно и с научной обстоятельностью описывались все разновидности этого масляничного цветка. Из этой книжечки черпала Ольга и азы ухода за фиалками, но то ли книга была написана скверно, то ли Ольга была плохой ученицей, но цветы на подоконниках цвели редко, зато часто теряли жирные листья, сохли и желтели.

С годами они все меньше радовали Степину жену и медленно забывались. Только внучки, восхищавшиеся всем живым и ярким, становились на стульчик и из детской лейки орошали цветы. Особенно преуспела в этом старшая Лиза, которая, кроме поливки, умудрялась собирать из скудных соцветий игрушечный букет, чем сильно расстраивала бабушку.

Разомлев от рассказов Степана Кузьмича, Лиза наконец уснула, приоткрыв во сне ротик и выбросив из-под одеяла жаркую ручку. Степан укрыл руку, подоткнул по бокам непослушное пуховое одеяло, подобрал с пола очередную порцию оборванных фиалок и пошел к себе дожидаться Ольгу.

Степану все время думалось, что прожил он правильную и простую жизнь. Женился, родил и воспитал детей, обустроил дом, одарил, по возможности чем мог, науку… Но чего-то не хватало ему, чего-то летучего и неуловимого. Никогда не терзался он сомнениями, но часто вспоминал, как ходит по лесу и боится волков, как продает умную лошадь Розу, как едет в город учится. Именно с этого места посещало Степана Кузьмича долгие годы неспокойствие. Он гнал его, зная, что не мужское это – думать и вспоминать. Но, вопреки знанию, все же вспоминал. Опять-таки думал. И даже один раз заговорил с Ольгой, предложив на старости уехать в деревню. Оля среагировала вяло. Ни нет ни да не ответила. Выжидала.

Степану Кузьмичу в жизни повезло невероятным, но незаметным большинству образом. Ему удалось пронести и сохранить на все годы одно и то же отношение ко всему, будь то политика или вкусовые пристрастия. Степан считал за счастье, что ни разу ни в чем не разочаровался, ни разу никого не предал, ни разу не пошел против себя. И всю жизнь проносил взаимозаменяемые коричневые брюки неизменного фасона и одну прическу, как говорила Фима, «без затей». Ему не хотелось меняться, искать себя и кому-то что-то доказывать. Ему хотелось спокойно и медленно жить, находя в каждом дне что-то одно, несомненно уникальное. В невидимой копилке, собранной за прожитое, тряслись не монетки копеечек, а разные разности, которые извлекал он на свет по мере надобности, всегда зная, что именно надо вытащить и на что заменить. Это могучее знание делало из него одновременно богатыря, основу семьи и мудрого филина. Ольга, даже сама не замечая как, в сложных жизненных ситуациях говорила: «Не знаю, надо спросить у Степы». Хотя сама прекрасно знала и уже почти решила, но хотела и ждала совета мужа. И только однажды оказались они на пару в замешательстве, когда не нашлось в видимой близости ни ответа, ни совета, ни действия.

14

Ко времени, когда история с болезнью Кирочки улеглась, сникла и почти забылась, Татьяна уже давно устроила себе новый уклад жизни. Супружеские отношения с Пашей, стараниями все той же ни о чем не подозревающей Киры, как-то наладились, впрочем, идеальными не были. Горе брата повергло Пашу в такой шок, что Таня, в порыве жалости кинувшись к мужу однажды, так и застыла рядом, позабыв все, что мешало ей сделать то же самое, но только вскорости после родов. Теперь, когда Паша в редкие дни не работал, они с Таней всегда оставались рядом, успевая гулять, развлекаться и делать необязательные домашние дела, требующие активного Пашиного участия. С выздоровлением Киры пришел в две молодые семьи легкий вдох, который перерос позже в не менее легкий выдох, неизменно после которого надо было тихо говорить: «Ну, слава богу» – и секунду молчать.