Читать книгу "Все могу - Инна Харитонова"

Вопреки материнским надеждам, Наташа родилась не похожая ни на кого, вернее, сама Кира не улавливала в ее личике ни одной из Бориных или своих черт. Родственники хором твердили, что малышка – вылитый дед Степан Кузьмич. Ольга даже не поленилась привезти мужнины детские черно-белые фотографии, где он, в разноцветных чулках, стриженный под тифозного, стоит в обнимку с медведем. Кира заметила непохожесть чулок. Сходства с дочерью так и не нашла, хотя вроде бы не особо искала. Ольга, в подтверждение собственной правоты, чуть ли не кричала на невестку:

– Ну куда ты смотришь?! Ты на лицо смотри. Бровки, гляди, какие бровки. Ну прямо один в один как у Степы. Ну домиком же, как у него… И носик. Ты посмотри на носик. Разве не такой носик? Копия. Не смотри на чулки, они такие, потому что Степу возили в город фотографироваться. Он же в деревне рос. Так он фотографа напугался и до горшка не успел. Описался. – И свекровь залилась звонким, девическим смехом.

– Описался, – глухо повторила Кира, а про себя подумала, что они ее хотят успокоить и придумывают разное. Поглощенная своей бедой, она забыла, что, кроме нее, о ее горе никто не ведает. Ольга радовалась искренне, трясла Наташей перед лицом Степана Кузьмича, так же, переходя от мужа к сыну, трясла Наташей перед Борисом.

– Молодец, сынок. Второго папашку сделал, – уж совсем скабрезно хвалила Ольга сына.

– Мам, так это же девочка, не мальчик.

– Вижу, что девочка. Так она на отца твоего похожа. Так ведь или не так?

– Так, – соглашался Боря, как всегда доверяя матери. Кроме веры в правоту матери, он сам точно знал, что люди немолодые, вроде родителей, лучше улавливают всякие семейные схожести и непохожести.

Кирочку о подобном никто не спрашивал. Только Таня подошла и на правах ровесницы и давно действующей матери как-то небрежно кинула: «Ты, Кирка, их не слушай. Ты сама потом увидишь, на кого Наташа похожа». Как раз этого Кира не хотела и боялась, но сказала Тане за совет «спасибо» и совершила второй шаг к безумству. Первый шаг, растянувшийся на девять месяцев ожидания родов, считался пройденным.

Третий и последний шажочек за Киру сделал Борис. Когда в порыве нежности, радости и отцовской заботы, прижимая дочь вместе с пеленками к себе, сказал: «Знаешь, Кир, я иногда порой не верю, что это наша с тобой дочь». Сказал это Боря из лучших побуждений (как говорят филологи, в комплиментарной форме) и тут же хотел добавить: «Спасибо тебе огромное, любимая моя», но замолчал, видя, как Кира бледнеет, округляет глаза и трясется.

– Плохо тебе, да? Что случилось? – Но Кира, и так не особо разговорчивая, не отвечала, замолчав с тех пор практически насовсем и открыв только рот в порыве словесного излияния много позже психиатру, которая психологическими и психиатрическими уловками разговорила-таки молодую пациентку.

Выслушав, врач взяла на себя то, что, в принципе, брать была не вправе. На пару с новым знанием она начала действовать, умоленная Кирой, что сохранит все в тайне. Сначала психиатр с сосредоточенным лицом сообщила Борису Степановичу, что супруга его переживает из-за того, что девочку ее в роддоме подменили. Хотя и смахивало все это на придуманную историю, Боря поверил, потому что психиаторша была серьезна, была врачом и к тому же единственным человеком, который добился от Киры хоть чего-то. Врач голосом намекала Борису, что, мол, блажь, скорее всего, но для пользы дела все же стоит провести ответные действия, посему надо сделать анализы, предъявить их Кире и навсегда успокоиться. Психиатр здорово рисковала, понимая, что, если отцом девочки окажется не Борис, дальнейших своих действий она даже предугадать не могла. Но интуиция, даже не врачебная, а женская, подсказывала ей, что все будет нормально.

Пока готовили результаты анализов, Кирочка пребывала в состоянии близком к критическому. Врач это видела и уже сама начинала бояться. Второй за историю Бориной семьи заговор двух женщин близился или к краху, или к торжеству. Борис, не улавливающий женских колебаний переживания, относился ко всему по-деловому. Надо – сделаем. О бреднях про подмену младенцев он даже не думал, понимая, что в той больнице, в которой рожала Кира, такого случиться не могло. Он верил роддому больше, чем случаю, верил так же, как верил в надежность швейцарских часов и давних компаньонов. Борис привык, что репутация, будь она деловой или медицинской, остается незыблемым гарантом всего.

Кирочке, врачу, а заодно и маленькой Наташе повезло точно так же, как когда-то Фиме и Ольге, за исключением того, что последняя парочка добивалась сокрытия фактов, а первая троица искала справедливого подтверждения. Из всех троих, как ни странно, больше всего законному, во второй раз признанному отцовству про себя неистово обрадовалась психиатр. Кира тоже ликовала, но в ступоре, онемев от нечаянного счастья. Борис с этими хлопотами потерял половину важного дня и радостей с ликованием не заметил вовсе.

Психиатр сознавала, что хоть Кира и вернулась из психического плена, ей еще очень многое надо научиться делать заново. Ей надо суметь со второй попытки полюбить дочь, вернуться всей собой в семью и супружескую постель… Для всего этого требовались время и длительная терапия, но успех был почти прогнозируемым.

13

– Нет, ты послушай, я тебе расскажу, – уговаривал Степан Кузьмич старшую внучку Лизочку. Девочка крутилась у него в ногах, показывая, как катает куклу в тапочке.

– Нет, это ты посмотри. Аня едет в ма-га-зин покупать ке-ро-син. – У нее получалось «хелосин».

– Ты хоть знаешь, что такое керосин?

– Нет, я знаю, что такое Аня.

– Не что такое, а кто такая.

– Аня моя подружка. Она уже большая. У нее уже здесь выросло, – Лиза показала на грудь, – и здесь, – похлопала себя по попе.

– Послушай лучше меня. Мы сейчас с тобой пойдем, ляжем, ты будешь лежать, а я буду тебе рассказывать.

– Не буду спать! – тут же ором отзывалась Лиза.

– Не будешь, не будешь, просто полежишь, послушаешь с открытыми глазами.

Степан все никак не мог уложить девочку спать, чтобы пойти заниматься своими техническими делами. Первый раз остался с ребенком один и так оплошал по части уговоров. Ольга бы быстро уложила Лизу, но ее не было. Вместе с Таней и Пашей уехали они в театр. Как всегда, говорил Степан жене: «Страсть к «живым картинкам» у городских в явном почете». Единственное, чего не мог он понять, – как удалось женщинам затащить в храм искусств Павлика.

– Пойдем, деда, полежу, – сдалась Лиза, протянув руку.

«Такая же, как Паша, будет, бесхарактерная», – подумал Степан. Что-то еще сообразил и оправдательно додумал: «Она девочка, ей можно».

– Слушай вот, раз заботу мне задала. Был я маленький, был у меня жеребенок.

Степан отвлекся, Лиза ждала. Повернулась к деду, а тот уже что-то читал на листке с множеством квадратиков и кружочков.

– Деда, ты что?

– А! Жеребенок. Хороший такой был, вернее, она. Лошадь. Очень умная была лошадь. Я иду полем, и она там же. Меня увидит, ко мне быстрей, ласковая была очень. Но только со мной. С другими ни-ни.