Читать книгу "Эффект Ребиндера - Елена Минкина-Тайчер"

Все это показалось странным и неприятным, но в тот же вечер, уже засыпая, Ольга вдруг представила, что они живут так же с Таней. Да, живут вдвоем с Таней, вместе ходят за молоком и хлебом, вместе готовят Танины любимые вареники с картошкой, смотрят вечерние новости, не отрываясь от вязания. Вязание стало всеобщим увлечением, везунчики доставали мохер, но и обычная шерсть годилась, особенно если освоить косичку и воздушные петли. Оля научилась больше по инерции, но потом вошла во вкус, особенно ей удавалась шапка-капор с пуговицей около уха и теплые уютные жилетки.

Если бы не ночи! Ночами, помимо своей воли, злясь и страдая, она погружалась в сладостное томление, представляла их совместный дом, походы на рынок за ранней картошкой, отпуск на берегу мелкой теплой речки, уютный теплый сон лицом в пушистые Танины волосы. Было ужасно и непостижимо не спать в тайных нелепых мечтах и невозможных желаниях, она представляла открытую Танину грудь, Левкины жадные руки, собственные обнаженные плечи, ноги, горячий сводимый судорогой живот. Хорошо, что никто не мог догадаться, заподозрить эти гадкие мысли, эти ужасные постыдные мучения в ее внешне скучноватой и правильной жизни.

А Таня жила счастливо и спокойно, заканчивала диссертацию, разводила укроп и помидоры на своей даче, гордилась проделками маленькой Сашеньки. Девочка росла очень забавной и умненькой, прекрасно говорила и даже умела складывать числа. Родители ее не знали никаких особых забот, никакого детсада с коллективными инфекциями и плохим питанием, потому что Ася Наумовна не могла допустить подобных ужасов и ушла на пенсию. Левка, со слов Тани, вкалывал как бешеный, вел целую группу частных учеников, ездил на какие-то платные домашние концерты, бесконечно пилил на своей скрипке – и дома, и на даче, и почти сразу после окончания института, к великой гордости семьи, был принят в Оркестр радио и телевидения на полную ставку.

– Представляешь, сам Юрий Силантьев тоже учился у Ямпольского, он сразу выбрал именно Левку, одна школа! Ничто не бывает напрасным, правда?

Не хотелось огорчать Таню, но Левкино неуместное трудолюбие раздражало Ольгу не меньше его наглых романов. Гробить вечера на учеников и концерты в чужих домах? Лучше бы сходили с Таней в Политехнический, послушали, как читают молодые поэты. Интересно, кто им больше понравится? Впрочем, и так ясно! Левка сразу выберет Вознесенского. Что-нибудь самое страшное и непонятное: «Я – Гойя! Глазницы воронок мне выклевал ворог, слетая на поле нагое…». Почему он читал так странно, раскачиваясь и подвывая, почему слушатели безумствовали, хлопали до одури? Или все немного сошли с ума, или она сама чего-то не понимала? Разве можно сравнить с Евтушенко?

Оля помнила наизусть десятки стихов Евтушенко, как когда-то Симонова, она по ночам просыпалась от этих проникающих в самое сердце строчек, плакала беззвучно: «Со мною вот что происходит, ко мне мой старый друг не ходит…».

Не с кем было читать вслух, волнуясь и радуясь, некому объяснить, рассказать. Какая ужасная-ужасная тоска! «Смеялись люди за стеной, а я глядел на эту стену с душой, как с девочкой больной в руках, пустевших постепенно».

Почему-то все время казалось, что жизнь проходит мимо. Хотя друзья-походники собирались часто, допоздна засиживались на чьей-то кухне, слушали магнитофонные катушки с песнями Кукина и Клячкина. Хрущев давно всех разочаровал, наперебой травили анекдоты про кукурузу, пересказывали подробности разгрома художников в Манеже. Особенно смаковалось слово «пидарасы», никто не видел смысла вкалывать и «строить коммунизм», когда творится такое беззаконие. Художникам дружно сочувствовали, шепотом называли их имена, многие тогда серьезно пострадали.

Обычно Оля молчала. Во-первых, ей не слишком нравились странные, ни на что не похожие картины. Столько бродили с Таней в Третьяковке, а потом в Пушкинском музее, столько спорили – Крамской или Коровин, Репин или Кончаловский? Конечно, импрессионисты передают впечатление, но зато у передвижников настоящая жесткая реальность! Потом они обе безоговорочно влюбились в «Девочку с персиками», восхищались талантом 22-летнего Серова, его пронзительной простоте. Разве художники из Манежа могут сравниться с Серовым или Репиным? Бесконечные размазанные линии, нагромождение красок, жуткие рожи. Может, они специально нарываются на скандал, иначе никто и не заметит?

Потом она научилась прятаться в кино. Вдруг появились совсем иные потрясающие фильмы – «Я шагаю по Москве», «Июльский дождь», «Двое». Обычные люди задумчиво смотрели с экрана прямо тебе в глаза, ошибались, влюблялись, спорили.

А Краснопольский между тем, не стесняясь, строил свою мещанскую жизнь. После долгих поисков и переговоров с таинственными маклерами он разменял огромную коммуналку Таниного детства на три отдельные квартиры. Им с Таней и Асей Наумовной досталась двухкомнатная, прямо у Чистых прудов, на последнем этаже бывшего доходного дома. В просторной комнате с высокими потолками прекрасно помещались тахта и книжные полки, резное пианино отгораживало Сашину кроватку с игрушками и, как весело заявила Таня, «еще осталось место для братика». Но больше всех радовалась Ася Наумовна, получившая уютную теплую мансарду.

– Нет, ты только посмотри, Оленька, никаких соседей над головой, только небо, небо и птицы!

Левка одевался настоящим пижоном, знал все комиссионки в центре, среди его знакомых музыкантов многие выезжали на гастроли, привозили и продавали разные импортные шмотки. Маленькая Сашенька выглядела милой заграничной куклой в клетчатых юбочках и высоких немецких башмачках, она уже занималась музыкой и фигурным катанием. Дача Краснопольских утопала в зарослях малины, Ася Наумовна развела большое частное хозяйство с собственной картошкой и яблоками.

Почему Оля так злилась и раздражалась? Из-за собственной неустроенности, скудости жизни в одной комнате с родителями и братом, все нарастающего одиночества? Но ведь Таня искренне звала в гости, приглашала приехать на дачу, посылала сирень и клубнику. Из гастрольных поездок Левка привозил на Олину долю чудесные подарки – клубки мохера, длинные разноцветные бусы, немыслимо модную водолазку. Даже лентяю Володьке достались два тома фантастики Айзека Азимова.

Потом они неожиданно поссорились с Таней. Конечно, опять не обошлось без участия Краснопольского! Вдруг он принялся жутко возмущаться по поводу суда над поэтом Бродским, притащил домой стенограмму этого суда, бегал по квартире с листочками в руках и кричал про произвол власти и подвиг писательницы Вигдоровой, не побоявшейся сохранить сей позорный факт для истории.

Конечно, Оля очень уважала Вигдорову, любила ее роман о воспитании детей-сирот, но в глубине души не понимала смысла происходящего и тем более Левкиных переживаний. В ее семье не терпели бездельников, маленький Володька сам мыл галоши и выносил мусор, мама строго проверяла, выучены ли уроки. Почему же молодой здоровый Бродский бросил школу, нигде не работает и ничего не делает? Разве нельзя стать учителем, например, и совмещать труд и творчество? Всеми любимый Александр Городницкий тоже писал прекрасные стихи и песни, но при этом вкалывал в экспедициях, защитил диссертацию. И потом, ей совсем не нравились вычурные и надуманные стихи Бродского. Подумаешь, его сослали! Пушкина тоже когда-то сослали в деревню, а получилась Болдинская осень!