Читать книгу "Эффект Ребиндера - Елена Минкина-Тайчер"

Нет, слова пришли позже. Сначала только это безумное волшебное сочетание света и звука – звон бегущих клавиш, горячие полоски солнца на подоконнике, россыпь цветов в большой стеклянной банке, бокастая огромная клубника в разводах тающего сахара.

Бабушка играла стремительно и шумно, и маленькому Леве страстно хотелось размахивать руками, кружиться и лететь вслед за убегающим ритмом, но отвлекали сладкие, текущие соком ягоды. Целая гора ягод в огромной расписной тарелке! Можно было брать сколько угодно, запихивать в рот целиком, шумно глотать, захлебываться, облизывать пальцы – увлеченная бабушка не замечала никаких безобразий.

Стояла чудесная пьянящая жара, огромные стрекозы трещали в кружевных складках занавески, соседская девочка прибежала с кувшином молока, да так и застыла в дверях, заслушавшись непривычной музыкой. Ах, что за прелесть эти блестящие лукавые глаза, спутанные белые кудри, руки с тонкими пальчиками, маленькие босые ступни на плетеном коврике. И звенящая трель в верхних октавах, невозможная бесконечная трель, одни шестнадцатые и тридцать вторые, шестнадцатые и тридцать вторые…

– Бабушка, как я тебя люблю!

– Левушка, ты мое солнышко!

Мягкие руки обнимают и кружат, пушистые седые волосы, большие горячие груди, душный, сладкий и манящий запах увядающих цветов…

– Бабушка, я тебе скажу по секрету, только очень тихо, вот сюда, в ухо. Бабушка, я прямо сейчас хочу жениться!

Лето всегда было чудесной порой. Прерывалась, пусть и временно, другая жизнь, привычная скучная жизнь в замкнутых пространствах – комнате, заставленной скрипучими душными вещами, огромной коммунальной квартире, тоже душной, полной чужих запахов и звуков, каких-то других домах и комнатах, куда они с бабушкой ходили в гости. Даже катание на велосипеде разрешалось только в квартире, в длинном коридоре, который тянулся и изгибался от огромной кухни до жуткого, тяжело пахнущего и вечно занятого туалета. Туалет был отдельным страданием, потому что в тот год мама категорически выбросила горшок. Конечно, такому большому мальчику не пристало ходить на горшок, но мрачный вонючий туалет с голым нечистым унитазом и тоже нечистой облезлой ручкой на длинном шнуре нагоняли непреходящий ужас, и Лева, мучаясь и дрожа от стыда, приспособился писать в ванной комнате, в раковину.

В то лето они с бабушкой, как и прежде, уехали к ее подруге Любочке в теплый молдавский городок, где в стародавние времена, немыслимые древние времена, еще до революции и Гражданской войны, бабушка, которую тогда звали Шулой, вместе со своей Любочкой и еще одной подружкой по имени Нюля ходили в гимназию. Фотография трех сказочных девочек в строгих платьях, передниках и шляпках висела над кроватью, и невозможно было не узнать бабушку из-за их семейного, крупного с горбинкой носа.

Маленький Лева тихо смеялся над нелепыми детскими именами – Нюля, Шула. Еще забавнее казались цветочки и ленты в дряхлом коричневом альбоме, где седая толстая Любочка хранила фотографии. Леве часто вручали этот альбом – «посмотреть картинки», что подразумевало не прыгать и не мешать их бесконечной женской болтовне. С тяжелых негнущихся страниц дружно глядели бородатые старики, дамы в шляпках, бесконечные толстые младенцы, мальчишки в одинаковых костюмах с матросскими воротниками. И опять те же три девочки – сначала совсем маленькие девчонки сидят в ряд на фоне нарисованного пейзажа с облаками, потом на том же фоне, но уже стоят и одинаково улыбаются высокие старшеклассницы с косами и, наконец, три чудесные девушки в длинных платьях смеются, держась за руки.

На самом деле (Лева тысячу раз слышал эту историю!) и бабушку, и ее сестру назвали прекрасными библейскими именами – Шуламит и Лия, как и положено внучкам ребе. Не сомневайтесь, повторяла бабушка, в доме чтили и соблюдали религиозные традиции, но все-таки папа, между прочим, родной брат известного просветителя и общественного деятеля, решил дать дочерям светское образование.

Да, да, серьезное светское образование, представьте себе! Сразу по окончании гимназии девушки были отправлены за границу, а именно – в Женевскую консерваторию, для углубленного изучения музыки. Об этом особенно мечтала старшая бабушкина сестра Лия, прекрасная пианистка, страстная поклонница Листа и Шопена. Но в первый же год обучения у знаменитого маэстро случилось ужасное несчастье – Лия переиграла руки и по требованию доктора была вынуждена прекратить занятия на неопределенное время. В отчаянии она принялась целыми днями бродить по морозному городу, подхватила жестокую инфлюэнцу и в три дня скончалась от жара.

Именно так рассказывала бабушка, и Левушке все виделась несчастная Лия, темные горящие глаза, тонкие руки на кружевном покрывале, и хотелось плакать от красивых незнакомых слов – маэстро, инфлюэнца.

В том же несчастном году бабушкин папа, напуганный и убитый горем, настоял, чтобы Шула прекратила профессиональное музыкальное образование и перевелась в Сорбонну на естественный факультет. Помнится, Лева долго не мог понять название факультета, что там могло быть естественного или неестественного, но оказалось, что так называют медицину, биологию и прочие скучные и неприятные науки. После недолгих колебаний бабушка выбрала фармакологию.

– Трудолюбивый и ответственный человек может и должен преуспеть в любой области! – повторяла она в назидание маме и Леве.

– Но разве не жаль души, планов, потраченного времени? – восклицала мама. – Столько лет учиться музыке и все бросить из-за страхов и капризов родителей!

– У родителей не может быть капризов! Умные дети это прекрасно понимают и слушаются старших. А музицировать в домашнем кругу не менее важно, именно так формируется разносторонняя личность и любовь к прекрасному!

Бабушка действительно часто и с упоением играла на их стареньком звучном пианино, у нее была блестящая техника и очень точный звук. А утром, закрутив волосы, она отправлялась в аптеку, где царил идеальный порядок, и сотрудники замирали при одном ее появлении, как солдаты в строю. Так и получилось, что в памяти Левы навсегда остались как бы две разные бабушки – виртуозная пианистка с разметавшимися кудрями и страстным просветленным лицом и строгая заведующая аптекой в белой накрахмаленной шапочке.

С самого Левиного рождения они жили втроем в большой, разгороженной ширмой комнате – мама, бабушка и сам Лева, привычная нормальная семья. Правда, когда-то в комнате жил и Левин папа Боря, мамин муж, бабушка так и называла «твой муж», но он погиб страшно давно, в ноябре 41-го года. Это было особенно обидным, ведь Лева родился в декабре, на целый месяц позже, и значит, они никогда и нигде не могли встретиться с папой, даже случайно, даже если бы война закончилась в том же году. Правда, в бабушкином «твой муж» слышалось не сожаление, а скорее недовольство, так же она говорила про мамину работу корректором в издательстве – «твоя работа», а мама в ответ сердилась и даже плакала. Но и бабушкино ворчание, и мамины слезы казались привычными и нестрашными и обычно заканчивались объятиями. И ему ни разу не пришло в голову задуматься про бабушкиного мужа, то есть маминого папу. Может, его и вовсе никогда не было!