Читать книгу "Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон"

и после спасения он несколько недель лежал в больнице.

– И все же, – продолжал мистер Уилкинс, – я бы очень хотел еще раз побывать в море; но моя дорогая жена выплакала бы все глаза, заикнись я об этом, да и пекарню, конечно, не бросишь. Нет, я бросил якорь, и дело с концом. Я бросил якорь.

Мистер Уилкинс принес в «крайний дом» образ настоящего живого моря; в противном случае дети знали бы его только по картинкам. Правда, их мать в бытность свою няней, ездила на море со своими подопечными и могла рассказать много приятных историй о прогулках по пирсам, играх в песке, сборе водорослей и ловле креветок сетями. Но побережье – это нечто совсем иное, без сомнения, по-своему восхитительное, но ничуть не похожее на огромный бушующий океан с бороздящими его кораблями.

Единственные морcкие воды, которые довелось увидеть детям, содержались в лекарственном пузырьке, привезенном домой в качестве сувенира одной из местных девушек, работавшей служанкой в Брайтоне. Со временем пузырек с морской водой стал собственностью младшей сестры этой девушки, школьной подруги Лоры, и та уговорила ее обменять брайтонскую диковинку на кусок пирога и голубые бусы. Лора хранила этот пузырек долгие годы.

Через Ларк-Райз проходило много разного народа. Бродячие ремесленники со своими тележками, горнами и вращающимися точильными кругами сворачивали с большака и, оказываясь в деревне, приговаривали нараспев:

Кому ножницы и ножики точить?

Кому утварь паять и лудить?

Кому котелки и чайники чинить?

Осмотрев с прищуром протекающий сосуд или опробовав на заскорузлой коже ладони лезвие ножа или ножниц, они садились на корточки у обочины и принимались за работу или начинали со свистом вращать шлифовальный круг, к радости деревенских ребятишек, которые непременно окружали их кольцом при совершении любых подобных операций.

Куда чаще наведывались в Ларк-Райз цыганки с сетками для капусты и прищепками на продажу, потому что их табор находился на расстоянии всего одной мили и они пытали счастья во всех селениях, какими бы бедными те ни были. Если дверь открывала хозяйка, выглядевшая моложе сорока лет, цыганка вкрадчиво осведомлялась:

– Твоя мамочка дома, дорогая?

Когда ей объясняли, как обстоит дело, она удивленно восклицала:

– Вы же не хотите сказать, что вы мать? Вот тебе на! Я-то решила, вам, самое большее, двадцать лет.

Независимо от того, сколь часто повторялся этот комплимент, он принимался за чистую монету и служил удобным зачином долгого разговора, в ходе которого хитрая «египтянка» выведывала не только всю подноготную семьи, но и различные сведения о соседях, приберегавшиеся для последующего использования. Затем звучала просьба одолжить «пригоршню картофелин или одну-две луковицы для похлебки», и если их давали, а чаще всего давали, у «милой леди» выпрашивали старую сорочку, мужнюю рубашку или какие-нибудь детские обноски, и, какой бы бедной ни была деревня, цыганка непременно уносила с собой несколько поношенных вещей, увеличивавших размеры свертка, который впоследствии переходил к старьевщику.

Иногда цыганка предлагала погадать, но это предложение всегда отвергалось – не из-за скептицизма или отсутствия любопытства, а потому, что в наличии не было необходимой серебряной монеты.

– Нет, спасибо, – отвечала женщина. – Меня подобные вещи не интересуют. Мне уже предсказали судьбу.

– Ах, миледи! думайте что угодно; но та, у кого есть дети, никогда не может знать наверняка. Вы родились, но еще не умерли. Возможно, вам суждено ходить в шелках и ездить в собственной карете. Погодите, пока этот ваш славный, крепкий паренек не разбогатеет. Держу пари, он не забудет свою мать!

И после этого бесплатного предсказания цыганка переходила к следующему коттеджу, оставляя после себя сильный, как от лисы, запах.

За полученные вещи цыгане платили развлечением. Их визиты означали долгожданный перерыв в течение долгого дня. Бродяги же лишь бередили душу и обостряли подавленное настроение.

В те дни по дорогам передвигались, наверное, сотни бродяг. Во время прогулки было обычным делом увидеть грязного, небритого мужчину в лохмотьях и потрепанном котелке, который разводил на обочине костер из хвороста, чтобы согреть воды. Иногда с ним была несчастная изможденная женщина, и тогда разжигала огонь она, пока ее спутник лениво валялся на траве или выбирал лучшие куски из мешка с едой, которую они выпросили в последнем селении.

Некоторые из них торговали бесполезными мелочами: спичками, шнурками для ботинок или мешочками с сушеной лавандой. Мать Лоры и Эдмунда часто покупала у них что-нибудь из жалости, но никогда не подзывала человека, который продавал апельсины, потому что на одной прогулке они видели, как он плевал на кожуру своих фруктов и протирал их грязной тряпкой.

А однажды спозаранок в дверь постучалась какая-то женщина с маленькими кусочками древесной коры в переднике. Она была одета опрятнее и лучше, чем обычная нищенка, и ее сопровождал сильный аромат лаванды. Кора выглядела так, будто ее срезали складным ножом с ближайшей сосны, но, по уверениям женщины, была совсем другого происхождения. Якобы эту знаменитую лавандовую кору привез ей из-за границы сын, моряк. Стоит положить кусочек этого средства в одежду, и он будет вечно источать аромат и отпугивать моль.

– Вы только понюхайте, мои дорогие, – говорила она, протягивая кусочки коры матери и детям, которые сгрудились у двери.

От коры определенно пахло лавандой. Дети благоговейно вертели ее в руках, очарованные диковинкой, проделавшей столь долгий путь и такой душистой.

Женщина попросила за кусок коры шесть пенсов, но любезно снизила цену до двух, после чего были куплены три кусочка. Раритет выставили напоказ, поместив в красивую вазу на столике, чтобы он источал в комнате благоухание.

Увы! Едва продавщица успела исчезнуть из деревни, как аромат испарился, и кора стала такой, какой была до того, как ее сбрызнули лавандовым маслом, – обычной сосновой корой!

Но подобный блестящий обман был исключением. Большинство бродяг оказывались попрошайками.

– Сделайте милость, подайте кусок хлеба голодному человек. Христа ради, со вчерашнего утра не ел ни крошки. – С такими словами нищие обычно стучались в дверь коттеджа; и, хотя многие из них выглядели вполне упитанными, им никогда не отказывали. Толстые ломти хлеба, которым могло найтись применение и дома, намазывали лярдом; холодный картофель, который хозяйка собиралась поджарить себе на ужин, заворачивался в газету, и к тому времени, когда бродяга покидал деревню, он был гарантированно избавлен от голода по меньшей мере на неделю.

Единственной наградой за подобную щедрость, помимо профессионально-заунывного «да благословит вас Господь», была отрадная мысль о том, что, как бы плохо тебе ни было, есть люди, которым приходится куда хуже.

Откуда брались все эти странники и почему