Читать книгу "Руки Орлака - Морис Ренар"

всю замочную скважину.

Уже через минуту Розина была вынуждена отступить: Стефен, подгоняемый временем, поднялся со стула – нужно было отправляться на работу. Она едва успела мельком заметить, как он закрыл некий труд по анатомии и сжал в кулак ужасно худую руку, пальцами которой водил по строкам в книге. Доктор Фауст, склонившийся над своим гримуаром[59], затем оттолкнувший его от себя и воскликнувший в до мажоре: «Ничего! Ничего!» – был не так мрачен.

Розина оделась быстрее мужа. Вот уже несколько дней она старалась, по возможности, не оставлять его одного. И потом, она заметила, что Стефену не очень хочется, чтобы она появлялась в «Пурпурном концерте»; он словно боялся, как бы она чего-нибудь там не узнала, – потому-то ходить туда каждый вечер и было настоятельно необходимо.

Увидев, что жена вознамерилась его сопровождать, музыкант возражать не стал, но до самых дверей заведения на улице Сен-Сюльпис хранил молчание.

Пробил час концерта.

В июле, когда стоит чудесная погода, парижане отказываются от музыки ради прогулок. «Пурпурный концерт» вот-вот собирался объявить о своем ежегодном закрытии. Хотя это было заведение типа «кафе-концерт», половина мест в зале пустовала.

Розина, чтобы дышать свежим воздухом, расположилась у двери, которую оставили приоткрытой.

Эстрада возвышалась в глубине зала, и Стефен, дирижируя, стоял к публике спиной – это обстоятельство, как мы увидим, впоследствии очень помогло Розине.

Небольшой оркестр под управлением Стефена исполнял «Алжирскую сюиту» Сен-Санса, и валторна воскрешала в памяти «Вход на алжирский[60] рейд», когда на пороге «Пурпурного концерта» появилась девчушка-цветочница и, прислонившись к дверному косяку, принялась ждать окончания сюиты, чтобы попытаться затем продать цветы.

Розина сидела совсем рядом с ней; глаза мадам Орлак находились на одном уровне с цветочной корзиной. Малышка держала эту корзину обеими руками, а в левой у нее к тому же было зажато письмо, надпись на котором Розина смогла прочесть, даже не двигаясь.

Это письмо было адресовано «Мсье Стефену Орлаку» – больше никаких указаний на нем не имелось.

С непостижимой быстротой Розина знаком подозвала девчушку к себе, протянула ей двадцатифранковую банкноту, схватила письмо и шепнула милому дитя на ухо:

– Не волнуйся, я передам это письмо адресату.

Разумеется, цветочница была ошеломлена. Она хотела было забрать письмо, но Розина уже ловко его спрятала.

– Говорю же, оно будет передано! Тише!

И, приложив палец к губам, она напустила на себя строгий вид:

– Кто тебе его дал?

– Не знаю, мадам, клянусь вам! Верните его мне… Или хотя бы передайте его мсье так, чтобы я это видела, как мне и поручили…

– Кто тебе поручил это?

– Какой-то незнакомый мужчина, мадам.

– Как он был одет?

– Как и все, мадам. Я не знаю, кто он такой.

Похоже, девчушка говорила правду. Розина, державшая ее за руку, разжала пальцы.

Раздались аплодисменты. Музыка Сен-Санса заглушила их диалог. Стефен обернулся. Жена улыбнулась ему. Цветочница – невозмутимая, быть может, даже циничная – стала предлагать сидевшим в креслах слушателям не первой свежести красные розы.

Когда она удалилась, бросив заговорщицкий взгляд на Розину – уже звучали первые такты «Прелюдии к послеполуденному отдыху фавна» Дебюсси, – письмо было извлечено на свет.

Почерк на конверте не пробудил в Розине никаких воспоминаний. Она открыла.

В лаконичной анонимной записке говорилось следующее:

ДЕСЯТЬ повелевают. Они хотят крови. Исполняйте. Не забывайте о БАНДЕ «ИНФРАКРАСНЫХ».

Розина почувствовала, как в висках застучало. Со дня монжеронской катастрофы она жила словно во мраке, и вот некая багровая вспышка озарила эту тьму своим драматическим светом, после чего забрезжил жуткий рассвет, позволявший смутно различить черты чего-то еще более страшного, чем первобытная ночь.

Итак, сбывались худшие предположения! Подтверждался смысл знаков, прояснялся язык ножей! От Стефена требовали пролить кровь!.. Но чью кровь? И кто требовал? Кто эти жестокие люди? Как они получили подобное влияние на Стефена? Почему он оказался в их власти? Ах! Несчастный! Бедный ее возлюбленный! За что ему такое наказание?..

Десять. Их десять. Было ли это каким-то символом? Увы! Париж – отнюдь не Венеция, а двадцатый век не имеет ничего общего с самой зловещей эпохой Светлейшей республики. Совет Десяти теперь превратился всего лишь в исторический факт, хотя и достаточно жуткий для того, чтобы вызывать дрожь даже по прошествии столь значительного периода времени. Вероятно, автор таинственного послания решил напустить леденящего страха, повелевая, словно всемогущий тиран.

Десять. Банда «инфракрасных». Тайная организация насчитывала десять членов. И среди них – Спектрофелес? Среди них – тот, кто втыкал ножи, похищал, а затем возвращал украшения?

Почерк в записке отличался от того, которым были подписаны визитные карточки, найденные в сейфах…

Но в конце-то концов, какое Розине было дело до личности мучителей? Главное было – знать, что Стефен – орудие в их руках, что он уже почти готов прекратить любое сопротивление и исполнить их указания, если только не будет спасен в результате чьего-либо немедленного и решительного вмешательства… Было ведь видно, что он с каждым днем все глубже и глубже скатывается в пропасть. Как знать, вдруг обострение ипохондрии лишь ускорит его падение? Он и так уже буквально летел в бездну!.. Нет сомнений, что его преследователи, незаметно для Розины, усилили нажим. Эта записка определенно не была первой! Этим-то и объясняются приступы отчаяния Стефена по возвращении из «Пурпурного концерта»… Пусть так, но отчаяние охватывало его и в другие моменты, когда он даже не выходил из дому!..

Все, что было необъяснимого и даже фантастичного в действиях банды «инфракрасных» – начиная с первого появления Спектрофелеса позади носилок в Монжероне и заканчивая последней его эскападой из фоторамки, – бередило измученную душу Розины. Из головы у нее никак не шел необъяснимый маневр банды в отношении украшений, и теперь она встревоженным взглядом следила за каждой золотистой дорожкой, которую прочерчивали в воздухе перстни Стефена, пока он задавал сложный ритм прелюдии Дебюсси.

Восхитительная музыкальная поэма подходила к концу. За ней должен был последовать антракт. Розина прикинула, что́ лучше – разорвать записку или же доставить адресату, но затем сложила ее и зажала в кулаке.

Когда дирижер подошел и сел рядом, чтобы провести с ней пятнадцать минут перерыва, он даже не почувствовал, как легкая изящная ручка опустила послание в левый карман его жилета.

К ним присоединились музыканты: Лантёй, первая скрипка, Бергас, флейта, Мокалькен, виолончель.

Они уже вставали для возобновления концерта, когда появился поэт Фрюске. То был завсегдатай заведения, даже более меломан, чем стихотворец. Все любили его за добродушие и безупречный вкус. Порой, когда Стефен приглашал к себе коллег, Фрюске, по его настоятельной просьбе, составлял