Читать книгу "Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера - Юрий Ильич Гурфинкель"

у нее перестали их брать, она догадалась, что его уже нет в живых. Единственным, кто у нее остался, был Мур.

…В последние годы открылось то, чего Анастасия Ивановна тогда знать не могла, но о чем, по-видимому, догадывалась. Как свидетельствуют архивы НКВД,

в 1931 году Эфрон был завербован органами НКВД, работал по «освещению» евразийцев, белоэмиграции, по заданию органов вступил в русскую масонскую ложу «Гамаюн». В течение ряда лет Эфрон использовался как групповод и активный наводчик-вербовщик, при его участии органами НКВД был завербован ряд белоэмигрантов, по их заданию провел большую работу по вербовке и отправке в Испанию добровольцев из числа бывших белых. В начале гражданской войны в Испании Эфрон просил отправить его в республиканскую Испанию для участия в борьбе против войск Франко, но ему в этом по оперативным соображениям было отказано.

Осенью 1937 года Эфрон срочно был отправлен в СССР в связи с грозившим ему арестом французской полицией по подозрению в причастности к делу об убийстве Игнатия Рейсса. В Советском Союзе Эфрон проживал под фамилией Андреев на содержании органов НКВД, но фактически на секретной работе не использовался. По работе с органами НКВД Эфрон характеризовался положительно и был связан во Франции с бывшими сотрудниками Иностранного отдела НКВД Журавлевым и Глинским.

* * *

Однажды, в начале 80-х, на Спасской, когда А.И. сидела в своем любимом кресле в излучине инкрустированного ценными породами дерева небольшого кабинетного рояля, купленного в память о матери, я спросил, читала ли она «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Накануне почти сутки напролет я глотал самиздатовскую рукопись книги с наплывающими друг на друга фиолетовыми строчками – пятая или шестая копия. Несколько страниц там было посвящено «буревестнику революции». Они сильно разнились – Горький Солженицына и тот, которого знала и с восхищением описала в своих «Воспоминаниях» Анастасия Цветаева.

Близко к солженицынскому тексту я пересказал ей эпизод приезда Горького в 1929 году на строительство Беломорканала, как там ждали его заступничества невинно осужденные. Упомянул о четырнадцатилетнем мальчике, чьи родители были раскулачены и уничтожены. Этот подросток не побоялся попросить Горького остаться с ним один на один. Он и открыл писателю глаза на ужасы лагерной жизни. Горький, всю ночь проплакавший над его судьбой, понимал, не мог, как считает Солженицын, не понимать, что грозит человеку, рассказавшему ему страшную и к тому же опасную правду. Был только один способ спасти его: забрать с собой. Но Горький этого не сделал.

Анастасия Ивановна слушала эту историю недоверчиво. Пожав плечами, сказала:

– Кто может утверждать, что было на самом деле? Может, это и выдумка. Знаете, сколько вокруг Горького ходило таких легенд?

Теперь, когда я наконец прочитал пропущенную мной главу в ее «Воспоминаниях», многое увиделось в ином свете. Но в тот день я был разочарован тем, как она восприняла в моем изложении солженицынское повествование.

Не знаю, повлиял ли на нее этот разговор или просто так совпало, но в тот же день А.И. протянула мне толстую папку с тесемками, вмещавшую разномастные машинописные страницы. На папке стояло размашистое «AMOR».

– Хотелось бы знать ваше мнение, – сказала она лаконично.

Позже, когда в середине 80-х роман был напечатан отдельной книгой, в предисловии к нему Анастасия Ивановна написала: «Он рос, как одинокий костер в лесу, с конца 1939 года и был вчерне окончен в первые дни войны, в 1941-м… Писала его на Дальнем Востоке, в зоне, на маленьких листах, настолько мелко, что прочесть его не смог бы никто кроме автора, да и то лишь по его близорукости. За пределы зоны он попадал через вольнонаемного, в письмах».

«Жизнь Ники» – самая живая, самая захватывающая глава в «AMORе», скорее даже повесть внутри романа.

Нике, alter ego автора, нелегко сразу взять правильный тон, она в раздумье, с чего начать, как пересказать свою жизнь. Но постепенно поезд повествования разгоняется. Вот Ника и Глеб (Анастасия и Борис Трухачев) ранним утром отправляются в путешествие по Франции. На все дни разостлавшееся настроение – безделья; ласковое безразличие к тому, день ли сейчас или вечер. Запах сигар, запах фиалок. Бесцельность денег в щегольских портмоне, скучающие фигуры у витрин…

А позже…

…в Москве, вечером, зимой, в домике на Собачьей площадке я спускалась по крутой каменной, мокрой и темной лесенке, ведущей в светлую и жаркую кухню. На мне черное платье из бархата, круглая бриллиантовая брошь и кольцо с бриллиантом. Выйдя от тепла вечно горящего камина, я куталась в боа и дрожала от холода. Я шла сказать что-то об ужине. И вдруг – я остановилась на ступеньках. У камина, в комнате Глеба, сидели у огня несколько человек и, увидев меня, уже приготавливали мне место. Я поглядела на них острым, внимательным и широким взглядом и молча села у огня. Меня укрывала мамина бархатная шуба. Юные лица всех нас были ярко освещены.

Бросается в глаза явная театральность происходящего: бархатное платье, дорогие украшения, ярко освещенные лица, притихшие в предчувствии надвигающегося тектонического разлома в их судьбах, в человеческих судьбах, в судьбе страны.

Как же стремительно меняется жизнь Ники!

Это на свой лад «Титаник». Драматизм его крушения не только – и даже не столько – в том, что богатые спасались, а низшие сословия так и не смогли прорваться к шлюпкам. По сути, это урок гибельности человеческого высокомерия и гордыни. Повелители судеб, прислушайтесь: в днище уже хлещет вода, и наиболее проницательные из пассажиров смутно догадываются о надвигающейся катастрофе.

Еще один поворот сцены. Возвращается с войны Глеб с параличом руки и лица. Все тесно переплетено: хаос революции, разрушения, смерти близких. Корабль окончательно идет ко дну. Ника остается в голодном Крыму одна с двумя детьми. Вскоре младший, Алеша, умирает.

Во втором издании (1991) роман «AMOR» сильно и в лучшую сторону изменен по сравнению с тем, машинописным, – все вещи названы своими именами. Тут впервые я прочитал то, что слышал в скупых устных рассказах А.И. во время наших встреч.

Жизнь в тюрьме… Один следователь – нос с дворянской горбинкой, читал Герцена, другой – менее грамотен, ошибки поправляла ему в протоколе. Какой-то ее ответ вынудил у него восклицание: «Стерва!»

– После таких слов прекращаю отвечать на вопросы.

Ее заперли в одиночную узкую камеру. Настолько узкую, что сесть невозможно. А стоять не было сил, потому что допрос продолжался много часов.

Через некоторое время вновь повели на допрос. И опять повторилось запирание в узкий, похожий на шкаф, бокс.