Читать книгу "За стенами собачьего музея - Джонатан Кэрролл"

Во всяком случае, в салоне этого корабля пустыни имелся полный и непременный для любого лимузина набор: телефон, телевизор, бар… и от всего этого меня едва не стошнило. Ко всему прочему, шофер не знал ни слова по-английски и больше всего походил на какого-то террориста в бегах.

— А этот тип хоть знает, куда нам нужно?

— Не уверен. Конечно, в аэропорт можно ехать и по Ла-Сьенега, но это приличный крюк.

— Может, он хочет, чтобы мы как следует насладились поездкой?

— В этой шаланде я чувствую себя каким-то негром-производителем пиратских дисков.

— Гарри, а ты, оказывается, еще и расист?

— Нет, не расист — скорее, «вкусист», по-моему, у любого, кто считает такие машины классными, все комнаты в доме наверняка битком набиты старой ломаной мебелью с бархатной обивкой. — Я вытащил из портфеля ручку с блокнотом и откинул один из тех модных крошечных столиков, на которых помещается разве что стакан с мартини. Мне хотелось набросать по памяти то здание, которое я видел в ванной. Фанни тем временем вытащила плейер, надела наушники и отключилась от действительности.

По мере того как я рисовал, здание всплывало в памяти все отчетливее и отчетливее. Я ни секунды не сомневался, что его появление так или иначе связано с Венаском. Незадолго до смерти он несколько раз высказывался в том смысле, что скоро уйдет, но за себя оставит Кумпола, который будет приглядывать за мной до тех пор, пока я окончательно не вернусь к нормальной жизни. Потому-то я и не удивился, увидев тогда в день землетрясения в отеле собаку. И именно потому, увидев всего какой-нибудь час назад это здание, я был не столько удивлен, сколько восхищен.

— Вот насчет чудес, Гарри, ты как раз почти ничего и не знаешь, — говаривал обычно Венаск. — Чаще всего с их помощью Бог, поняв, что мы его не слышим, прибегает к иным средствам.

Поэтому, когда чудесное случается или как-то проявляется в непосредственной близости от тебя, не надо испуганно шарахаться. Значит, есть тому причина, причем особая. Но людей так потрясает все необычное, что они либо с воплями убегают прочь, либо подозревают ловушку— мол, кто-то пытается их как-то надуть. Они ошибаются, Гарри, — на самом деле это бесценный дар. Ведь, если ты не какой-нибудь там моральный урод, ты же не станешь спрашивать, с чего это тебе вдруг делают подарок или сколько он стоит — ты просто радуешься и принимаешь его.

— Эй, алло!

Я оторвался от блокнота и увидел в зеркальце заднего вида улыбающуюся физиономию шофера. И только потом сообразил, что он протягивает мне какой-то предмет.

— Сару! Сару!

Это был тяжеленный туристический справочник, который он удерживал с заметным трудом. Я взял книгу и в знак благодарности тоже улыбнулся.

Фанни сдвинула один наушник и чересчур громко (болезнь всех любителей «уокманов») спросила:

— ЧТО ЭТО?

— Книга о Сару.

— Посмотришь, дай мне. — Она вернула наушник на место.

Уж на что я бываю неприятным, но Фанни порой могла дать мне в этом отношении сто очков вперед, хотя бы подбором выражений или даже просто тоном. Она почти никогда не говорит «будь добр» или «пожалуйста». Она буквально выплевывает свои фразы, будто коп, приказывающий вам остановиться. Как-то раз я даже попытался обсудить с ней эту проблему, но у нее была и еще одна дурная привычка — ярко выраженная агрессивно-оборонительная реакция в тех случаях, когда — она чувствовала, что неправа. Впрочем, в любом случае, сейчас я и так дулся на нее из-за проявленного ею безра-личия к моему прозрению, поэтому такой возмутительный тон, скорее, заставил бы меня швырнуть справочник в окно, лишь бы только не давать ей.

Я сделал глубокий вдох и открыл первую страницу. И почти тут же начал улыбаться, поскольку моим глазам предстало обычное для такого рода изданий оргазмическое предисловие какого-то тамошнего графомана, изложенное на глупейшем и ужасающе ломаном английском еще более косноязычным переводчиком.

«Сару устремилась в конец двадцатого века со скоростью, переходящей все границы. Она всегда была своего рода белой вороной среди других братских государств Среднего Востока, но с середины семидесятых, когда султан приступил к осуществлению своего первого Шестилетнего Плана, уже ничто не могло удержать страну от использования своих явных преимуществ в виде богатейших залежей разнообразных полезных ископаемых, нефти, природного газа и восхождения благодаря им на гораздо более высокую ступень наряду с самыми передовыми государствами мира».

И вот такая каша была размазана на двадцати с лишним мучительных страницах, однако я прочитал их все до единой, лишь время от времени бросая взгляд в окно и убеждаясь, что мы едем все-таки действительно в аэропорт, а, скажем, не в Диснейленд.

Контраст между проносящимся за окном Лос-Анджелесом и видами на украшающих книгу фотографиях был просто поразителен. Как и все арабские страны, в которых мне довелось побывать, подлинная Сару, по-видимому, была очаровательным куском песчаной пустыни, настоящим царством пустоты и неземной тишины, местом, будто нарочно созданным для религиозных фанатиков, получивших полный набор пустынь, куда можно удалиться от мира в поисках Бога; страной, где уже три тысячи лет назад люди разводили костры и где, стоя на обдуваемой всеми ветрами вершине горы, можно было видеть проходящие внизу караваны верблюдов или темнеющие на горизонте палатки бедуинов. Я сразу вспомнил свою поездку в Иорданию, где я видел и всего в какой-нибудь сотне миль от Аммана и позже, в глубине страны среди песчаных барханов Вади-Рума неподвижно застывших на обочине шоссе людей. Невозмутимые, как мертвые святые, они как будто никуда не направлялись и ниоткуда не шли. Они просто были там, и, возможно, всегда. Это поразило меня и показалось одновременно и жутковатым, и чудесным; как бы намекая на то, что, знай я хоть немного о законах их существования, я наверняка узнал бы много нового и очень важного о жизни вообще. В них не было заметно и следа того безысходного отчаяния или гневного безумия, которыми всегда отмечены лица неподвижных фигур, медленно угасающих на темных углах Лос-Анджелеса, да и других американских городов.

К сожалению, книга изобиловала еще и фотографиями никак не вписывающихся в ландшафт неуклюжих ультрасовременных зданий, мгновенно выросших, как грибы, стоило только сорок лет назад открыть в Сару бездонные нефтяные моря.

Один из султанов, скажем, имел какую-то неосознанную тягу к социалистическим идеям. Поэтому один из его министров пригласил любимого архитектора Вальтера Ульбрихта[58] по имени Феликс Ферхер, и тот построил университетский комплекс, который выглядел так, словно располагался посреди какого-нибудь Волгограда, а не пустыни. Но вот что, при виде помещенных в книге фотографий прочих бесстыжих недоносков (причем спроектированных чертовски известными людьми!) особенно разозлило меня: я точно знал, все это возникло. Архитекторы либо вытащили из тумбочки старье, которое за ненадобностью валялось там долгие годы, или, радостно потирая руки, думали: черт возьми, вот, наконец представился случай воплотить в жизнь мои самые безумные идеи! Ведь, что бы я им ни предложил, они все равно построят это, да еще и заплатят мне целое состояние. И плевать таким творцам было на людские потребности, тамошнюю географию и функции, которые этим зданиям предстояло выполнять на протяжении многих лет. Уоттон[59], перефразируя Витрувия[60] как-то заметил: «Настоящая постройка должна обладать тремя достоинствами: Удобством, Прочностью и Красотой». А то, что циники или негодяи типа Ферхера нагромоздили в местах вроде Сару, украсило исключительно их банковские счета, или явилось данью прихоти, а на все прочее им было попросту плевать.