Читать книгу "За стенами собачьего музея - Джонатан Кэрролл"

Гремела музыка. Фанни и Фрэнсис, взявшись за руки, танцевали, причем вела Фрэнсис.

— Слушай, Фанни, сейчас в ванной у меня было прозрение!

— Надеюсь, ты уже принял свой каопектат?

— Нет, серьезно.

— Гарри, будь добр, подожди минутку, ладно? Фрэнсис обещала мне кое-что показать.

Они обе танцевали с зажатыми в уголках губ дымящимися сигаретами. Этакая никотиновая хореография.

— Ну и черт с вами с обеими. Мое прозрение куда важнее, чем ваши несчастные танцульки. — Я развернулся и двинулся обратно в ванную.

— Гарррри…

— Забудь!

Я был просто-таки оскорблен ее равнодушием. Ведь осенившая меня мысль была очень важной, хотя пока в окружающем меня воздухе реял всего лишь ее первый едва ощутимый аромат.

Архитектура — это либо создание пространства, либо сведение его на нет: стакан может быть и наполовину полным и полупустым. Находясь в зените славы, я любил думать, что мы создаем новое пространство, а, следовательно, предоставляем людям лучшие и более широкие возможности понимать и чувствовать жизнь. Но совсем недавно я где-то прочитал: «Возможно, во всех городах прошлое настолько довлеет над настоящим, что они, скорее, мертвы, чем живы. И, уж конечно, именно самые популярные из них — те, куда больше всего стремятся люди, — мертвее всех остальных, поскольку туда едут не ради того, что там еще живо, а ради останков». Это высказывание навело меня на мысль, что архитектура всегда являлась смертью пространства — подобно тому, как на охоте мы убиваем крупного зверя, а затем вешаем его массивную, с выражением как бы вечного удивления голову со стеклянными глазами на стену.

— Эй, Кумпол, ты смотри тут, поосторожнее.

Погруженный во все эти глубокие мысли, я даже и не заметил, что пес флегматично сидит посреди душевой. Перешагнув через него, я взял из металлической мыльницы мыло и приступил к своей последней американской помывке.

Наполовину намылив голову, я вдруг увидел здание. Пальцы мои все еще были погружены в волосы, а нога упиралась в собачий бок, когда я неожиданно открыл глаза и увидел как бы спроецированное на дверь душевой изображение того, что поначалу показалось мне похожим на какую-то помесь стального именинного пирога со старинным, поставленным на попа, паровозом. Поначалу я принял это за очередную шуточку Фанни. Однажды она до смерти перепугала меня, внезапно напав в душе с резиновым ножом, как убийца в фильме «Психо». Но на сей раз моим глазам предстало нечто другое. Это было трехфутовое изображение какого-то здания, спроецированное на внутреннюю запотевшую сторону матового стекла двери. Внутри ванной комнаты были только вода, пар, собака да я, и было совершенно непонятно, как эта картинка попала на стекло. Ошеломленный, но крайне заинтересованный, я потянулся, чтобы коснуться изображения. Но касаться было нечего. Это действительно было лишь изображение здания в манере Такамацу[57], исключительно отчетливое и объемное, как голограмма. На мой взгляд, больше всего оно походило на некий роскошный и крайне эксцентричный храм какого-то безжалостного стального божества: этакий кошмарный гимн Господу, представшему в ипостаси бесчувственной машины.

Кумпол зашелся лаем. Вскочил и принялся как сумасшедший гавкать на невесть откуда взявшуюся картинку.

— Гарри, что там у вас происходит? Почему ты с собакой?

Я увидел по ту сторону двери смутную тень и, стоило Фанни открыть дверь, как изображение исчезло.

— В чем дело?

— Фанни, сходи-ка в мой кабинет и найди книгу о Такамацу!

— Какого…

— Слушай, не надо ничего говорить, просто сходи и притащи эту долбаную книгу!

Я выскочил из-под душа и буквально за две секунды кое-как вытерся. Кумпол был на скорую руку вытерт той же самой простыней. Так он бедняга и остался в ванной комнате, на три четверти мокрый и виляя хвостом.

Фрэнсис как раз пылесосила диван и, когда я проскочил мимо нее в одних лишь наспех натянутых на голое тело брюках, едва удостоила меня мимолетным взглядом.

Фанни стояла спиной к двери в комнате, которая служила мне кабинетом, уперев руки в боки, и шарила взглядом по книжным полкам.

— Такое впечатление, что у тебя здесь собраны все японские архитекторы, но Такамацу твоего я, естественно, не вижу.

— Вот он. — Я вытащил нужную книгу и открыл ее как раз на фотографии его оригинального «Ковчега» — стоматологической клиники в японском городе Нисина. Син Такамацу, пожалуй, единственная звезда стиля, который я называю архитектурой Любви Роботов. Здания, созданные как бы для далекого будущего, когда всем в мире уже давно заправляют машины, а Человеку остается лишь смазывать их шестеренки, поклоняться им и сознавать полную бессмысленность своего существования. Как писал один критик, все создаваемое Такамацу «невероятно громоздко, отталкивающе, пугающе, но изумительно скульптурно, просто какая-то локомотивная архитектура с болтами, гайками, стальными пластинами, гигантскими окружностями и огромными диагоналями».

Я был совершенно уверен, что увиденное мной на двери душа здание спроектировано именно им. И только теперь, разглядывая фотографии и чертежи его творений, я понял, что у того здания были характерные особенности, отсутствующие в работах Такамацу. Например, юмор. Попросту говоря, в облике здания на двери душа было что-то донельзя смешное. Как будто тот, кто изобразил его, рассказал байку, соль которой дойдет до вас только минут через десять, зато уж тогда вы просто зайдетесь от хохота.

— Что происходит, Гарри?

— Думаю, Венаск пытается мне что-то сказать. — Я закрыл глаза. Когда я снова открыл их, в комнату вбегал Кумпол, по-прежнему радостно виляя хвостом.

— Интересно, как в Сару называется аэропорт?

— Не знаю. Может, «эропорто»?

Внизу на улице нас встретил улыбающийся шофер и пригласил в лимузин, будто сошедший со страниц какого-то комикса. Учитывая его размеры, я бы ничуть не удивился, обнаружив внутри небольшой плавательный бассейн.

По совершенно непонятной причине в наше время многие считают, что езда в лимузине это чуть ли не райское блаженство. У меня же они кроме раздражения никогда ничего не вызывали. Внутрь постоянно заглядывают (или пытаются заглянуть через тонированные стекла) какие-то люди с выражением надежды или отвращения на лице. В основном, отвращения. Но те, кому любопытно по-настоящему, пялятся до тех пор, пока вы не вылезете из машины и они не убедятся, что вы такое же ничтожество, как и все остальные, ну, может, только с некоторым количеством лишних денег. Тоска!