Читать книгу "Кладбищенские истории - Борис Акунин"

Ответа не было. Пробор на опущенной голове Сатоко казалсянеестественно белым. Фандорин даже наклонился, чтобы рассмотреть его получше, иувидел, что волосы крашеные — у корней они были совсем седые.

— Но две вещи остались для меня з-загадкой, — продолжилвице-консул после паузы. — Почему вы не убили меня, когда я лежал оглушенный ибеспомощный? Вам ничего не стоило изобразить новое нападение оборотня. Ивторое: почему вы умертвили мужа?

Зная, сколь тверды характером женщины склада Сатоко, ЭрастПетрович снова не ждал ответа. И ошибся.

— Я не убила вас, потому что вы не сделали мне зла, вы лишьвыполняли долг по отношению к бывшему другу, — заговорила вдова сдавленнымголосом. Сначала медленно, с запинкой, потом всё быстрее и быстрее. — Нет,неправда… Я хотела проткнуть вам горло заколкой. Уже подняла руку. Но несмогла. Не было ненависти… Я оказалась слишком слаба, и расплачиваться за этопридется моей девочке. Я все-таки не смогла ее защитить.

— Я вас не понимаю, — нахмурился Фандорин. — При чем здесьАкико?

— Он хотел разлучить нас. — Сатоко резко подняла голову. Ееглаза горели сухим, яростным блеском. — Он сказал: «Нечего ее здесь держать. ВГонконге есть приют для детей-калек. Мы отправим ее туда, и она не будет большестоять между нами. Я не стану буддой, я понял это. Я вернусь к тебе, и мыпопробуем жить заново». Я умоляла его сжалиться, плакала, но он былнепреклонен. «Ты ничего не понимаешь, — сказал он. — Так будет лучше для всех.Через неделю придет пароход из Гонконга, на нем будет монахиня из приюта». Японяла: человек, который хотел, но не смог стать буддой, становится дьяволом.Моя Акико не нужна никому на всем белом свете кроме меня. Она обречена. Средичужих людей она зачахнет. И тогда я сказала себе, что должна убить Мэйтана. Ноубить так, чтобы никто меня не обвинил, иначе мою девочку отберут… Я сделалато, что собиралась, и упала, и лишилась чувств, и, наверное, умерла бы, ноискусный лекарь вернул меня к жизни. Всё было зря. У меня не хватило силвонзить вам в горло железную заколку, и теперь меня заточат в тюрьму, а моядочь сгинет в приюте…

— Ну что, Эраст, поймал Паука Смерти? — спросил консулВебер, встретившись со своим помощником у табльдота (оба дипломата были людихолостые и обыкновенно завтракали в «Гранд-отеле», по соседству сконсульством).

Бледноватый после бессонной ночи Фандорин сконфуженноулыбнулся:

— Увы, Карлуша. Ты был прав: я попусту проторчал на этомчертовом кладбище всю ночь. Лишь выставил себя б-болваном.

— Стало быть, сто долларов мои. Впредь будешь слушатьсясоветов начальства, — изрек консул, отправляя в рот ломтик ростбифа.

Кладбище Грин-Вуд (Нью-Йорк)

Are you ok, или Оптимистичная смерть

Я не был уверен, что это правильное кладбище. Вроде быстарое, из тех, у которых всё в прошлом, однако смущали два обстоятельства.

Во-первых, сами размеры. Возможно ли, чтобы рядом сМанхэттеном, где земля, мягко говоря, недешева, сохранился историческийнекрополь площадью чуть не в десять московских Кремлей?

Во-вторых, здорово напугал деловитый интернетовский сайт срекламным зазывом: «Покупайте участки заранее, по нынешним ценам — это выгодноекапиталовложение. Сколько бы вам ни было лет, разумнее позаботиться о местеупокоения прямо сейчас».

Приедешь туда, и увидишь у ворот очередь из катафалков,думал я. И тогда останется только развернуться и уехать — я ведь уже писал, чтоактивно функционирующие фабрики смерти мне неинтересны, я тафофил, а ненекрофил.

Но начало было обнадеживающим: ни один из таксистов оГрин-Вуде слыхом не слыхивал, отправиться на поиски согласился только четвертыйи потом долго плутал по невыразительным улицам, расположенным за Бруклинскимтуннелем.

А когда я увидел дивные готические ворота и зеленеющие заними лесистые холмы, в воздухе явственно пахнуло Остановившимся Временем —ароматом, от которого у меня учащается пульс.

Катафалков я не видел — ни одного. Посетителей тоже, что инеудивительно: представьте себе город с шестисоттысячным населением, в которомвсе жители сидят по домам, да и в гости к ним мало кто ходит, потому что все,кто их знал, давно умерли.

Живописные пруды, рощи, лощины, плавные возвышенности.Кое-где попадаются разноцветные попугайчики — несколько лет назад сбежали изаэропорта Кеннеди и размножились на здешнем приволье.

Истинный элизиум, райский сад. Именно таким Грин-Вуд изамышлялся. В эпоху, когда он возник, в европейских языках появилось новоеслово — cemetery, cimitiere, cimitiero, от изящного греческого «койметери-он»,то есть «место сна». До девятнадцатого столетия смерть воспринималась западнымчеловеком как ужасный порог, за которым лишь могильные черви да расплата загрехи. Для того чтоб было не так страшно, ложиться в землю следовало поближе кстенам церкви. Больших кладбищ не существовало — лишь маленькие погосты,лепившиеся к многочисленным храмам.

Место сна

Но наступил Век Просвещения. Зародилось понятие санитарии —медики стали говорить, что город не может стоять на трупах, мертвых необходимохоронить подальше от жилых кварталов, чтобы миазмы гниения не проникали вподземные источники вод. Чуть позже вошел в моду романтизм, который впервые современ античности напомнил изысканному обществу, что смерть — это не толькострашно, но еще и красиво. Возникла своего рода каменная поэзия надгробий,языка которой современному человеку без перевода уже не понять. Жителю 19 векапамятники на могилах сообщали гораздо больше, чем нам. Изображение розыозначало, что здесь похоронена девушка или молодая женщина. Обрубленная колонна— молодой мужчина, чьим чаяниям не суждено было свершиться. Две колонны —супружеская пара, которую даже смерть не смогла разлучить. Ягненок — невинноедитя. Бабочка — ранняя юность. Сноп колосьев — мирная кончина в преклонномвозрасте, когда отходишь яко колос ко снопу. Все эти метафоры, конечно,печальны, но все же печаль — чувство совсем иного регистра, нежели животныйстрах смерти.

Сломанная роза

В человеческое сознание встроен антидепрессантный механизм,помогающий преодолевать ужас перед неизбежностью конца. В средние века эту рольисполняла глубокая, нерассуждающая вера в Вечную Жизнь. Когда же человек началумничать, выискивать доказательства существования Бога (каковых, разумеется, ненашел, потому что вере доказательства не нужны), сформировалась новая концепция— смерти как возвращения в лоно природы. Несмотря на тысячи крестов, истиннойрелигиозности в Грин-Вуде не ощущается. Просто в новом респектабельном кварталепод названием «Afterlife»[21], куда переселяется усопший,принято украшать дом христианской атрибутикой — там «так носят».