Читать книгу "Уважаемый господин М. - Герман Кох"

Лаура смотрела на его лицо, на котором читалось отвращение, как будто он говорил о чем-то грязном, во что случайно вляпался. И тогда он вскинул на нее глаза и повторил фамилию учителя еще раз.

– Ландзаат, – произнес он, нарочито делая ударение на первом слоге.

И правда, чем больше повторяешь эту фамилию, тем смехотворнее она становится.

Но теперь ей слышалось в этой фамилии и нечто иное. «Ланд» – «земля», «заат» – «семя», только в старой орфографии. «Земное семя»? А ставя ударение на «ланд», Герман как бы намекал – может быть, неосознанно, а может быть, и нет, – что можно вообразить и какое-то другое «семя», помимо этого «ландзаат».

И не «морское семя», не «птичье семя».

«Семя» – в новой орфографии: «заад», с буквой «д» на конце.

Семя, которое она, Лаура, допустила в свое тело (она принимала таблетки; перерыв на надевание презерватива вызывал у нее досаду, да и вообще казался какой-то грязной возней); семя, которое она, может быть, много раз вытирала у себя между ногами футболкой, полотенцем или уголком простыни. Да, теперь он смотрел на нее так. Его отвращение распространялось теперь не только на историка. Это она в здравом уме и твердой памяти допустила, чтобы длиннозубый учитель опустил в нее свой член, а потом до краев залил внутри семенем.

– Черт побери! – выкрикнул он, а потом отвел от нее взгляд.

Сыщик с квадратным лицом наклонился вперед, чтобы взять еще вафлю, откусил большой кусок и, продолжая жевать, скользнул взглядом по стенам с книгами. Лаурины родители редко смотрели телевизор, по вечерам они лежали, каждый на своей стороне дивана, с бокалом вина и книгой. Сыщик смотрел на книжные шкафы, как ребенок в тиши музейного зала смотрит на абстрактную картину, картину четыре на шесть метров с одними только штрихами и линиями.

– Там есть новый свидетель, – сказал темноволосый. – Объявился свидетель, который утверждает, будто видел господина Ландзаата вместе с твоим другом в окрестностях Звина.

Лаура смотрела на него, она изо всех сил старалась смотреть на него вопросительно.

– Вы знаете Звин? – спросил сыщик.

Она лихорадочно думала. Ей было трудно прикидываться дурочкой. Ее родители купили дом в Терхофстеде, когда она была совсем маленькой. Во время летних каникул они ходили на пляж у Кадзанда или ездили в Кнокке, где на бульваре можно взять напрокат педальные машины. Осенью и зимой они подолгу гуляли – ее младший братишка в первые годы сидел в специальном рюкзаке на спине у отца – по крепостным стенам у Ретраншемента, вдоль канала в сторону Слейса и в сторону Звина, природной зоны, птичьего заповедника; при отливе там можно пройти через поросшие песколюбкой и чертополохом песчаные отмели, хотя надо остерегаться быстро надвигающегося прилива. Но целых два раза он застигал их врасплох. Отец передавал рюкзак с братишкой маме и сажал Лауру на плечи. По пояс в воде им удавалось добраться до дюн целыми и невредимыми.

– Да, Звин, – сказала она.

– Я, вообще-то, хочу спросить, знаешь ли ты, где находится Звин, – сказал сыщик. – По отношению к Слейсу. Или хотя бы к Терхофстеде.

Она молчала. Она не знала, что ей делать, каждый следующий ответ мог оказаться неверным. Ей вспомнился американский полицейский сериал, в котором подозреваемые соглашались на допрос только в присутствии адвокатов. «Я хочу позвонить своему адвокату», – говорил ветеринар, обвиненный в убийстве жены, – и тогда становилось понятно, что это действительно сделал он.

Если идти из Терхофстеде в Слейс, через Звин не пройдешь. Даже окольными путями. Звин находится в прямо противоположной стороне.

Сыщик с квадратным лицом перестал жевать вафлю. Темноволосый попытался улыбнуться, барабаня пальцами по записной книжке, потом вздохнул и пожал плечами.

– Возможно, ты хочешь… – начал он. – Возможно, ты была…

– У Лауры был тяжелый день, – прервала его мать Лауры. – Возможно, на сегодня с нее хватит вопросов.

21

На последней неделе летних каникул она со всей компанией своих друзей впервые – впервые без родителей – отправилась в домик в Зеландии. Кроме Давида Бирмана, это были Стелла ван Хюэт, Михаэл Балверс, Рон Вермас и Лодевейк Калф. Получить разрешение родителей труднее всего было Стелле, ей пришлось выслушать длинную проповедь с предупреждениями и возможными сценариями несчастий, в которой несколько раз прозвучало даже слово «презерватив». Решающую роль сыграл успокаивающий звонок родителей Лауры.

За несколько дней до отъезда Лауре позвонил Давид.

– Помнишь того парня у меня на вечеринке? – спросил он.

Лаура выдержала короткую паузу, обдумывая, не спросить ли, какого парня, но почти сразу отказалась от этой мысли. Так или иначе, у нее было предчувствие: Давид сразу поймет, что она нарочно притворяется дурочкой, и из этого притворства он сможет сделать вывод, будто тот парень ее как-то особенно интересует. Это решительно не ее случай, убеждала она себя, но она не могла бы отрицать, что видела сейчас перед собой зеленые резиновые сапоги с отвернутыми краями.

– Да? – сказала она. – И что с ним такое?

– Он остался на второй год, – сказал Давид. – После каникул он придет к нам в класс.

Лаура могла бы опять ответить с «да?». «Да, а мне-то что с того?» Но теперь она уже знала, что у нее никак не получится сохранить естественную интонацию.

– Я тут подумал… – к счастью, почти сразу продолжал Давид. – У него довольно много проблем дома. У отца уже много лет подруга на стороне. Мать об этом только что узнала. Но они не разведутся. Во всяком случае, они останутся вместе, пока он не сдаст выпускной экзамен, так они ему сказали. Он единственный ребенок. И вот он сидит там вечерами с этими родителями, которым нечего друг другу сказать, – я как-то был у них, перед чужими они притворяются веселыми, как будто ничего не происходит. Думают, что его друзья ничего не знают. Что он не расскажет своим друзьям. Но даже если ничего не знать, это заметно по всему. У матери красные глаза. Отец с отсутствующим видом быстро глотает еду и как можно скорее встает из-за стола. Тогда мать выпивает почти всю бутылку вина. Он сам говорит, что хотел бы, чтобы они развелись, а то это становится невозможно терпеть. Каждый из них, когда оказывается с ним наедине, пытается склонить его на свою сторону. Они просят его выбрать, он от этого с ума сходит. По справедливости-то, его отец, конечно, виноват, мать расстроена, по полдня сидит и плачет, играет на его чувствах, но он говорит, что не хочет. Что у него нет никакого желания выбирать между ними. Прежде всего он не хочет отступаться от отца. Вообще-то, можно этого не говорить, говорит он, можно даже об этом не думать, но я это где-то хорошо понимаю. Я, говорит, понимаю, что ему стало душно после почти двадцати лет брака. Давид, говорит он, ты знаешь мою маму, ты понимаешь, что я имею в виду.

Лаура понимала, куда клонит Давид. Жалостливый рассказ. Рассказ, который должен ее растрогать. Потом он спросит, можно ли этому парню с ними в Зеландию. Ему было бы хорошо куда-нибудь уехать. Оставаться дома невыносимо.