Читать книгу "Вид с дешевых мест - Нил Гейман"

Мое предисловие к книге М. Дж. Симпсона: «Автостопщик: биография Дугласа Адамса» (2005).

Харлан Эллисон: «Тварь, что кричала о любви в самом сердце мира»

Харлана Эллисона я читал с самого детства. А лично знал его ровно столько же, сколько его жена Сьюзен (хотя, разумеется, далеко не так хорошо): мы впервые встретились в 1985 году на конвенте в Глазго, и там же Харлан познакомился со своей будущей женой и начал за ней ухаживать.

Я тогда взял у него интервью для журнала «Спейс Вояджер», в котором работал последние пару лет и который вплоть до этого момента прекрасно себя чувствовал. Номер, в котором должно было выйти мое интервью с Харланом, отправился в печать… и тут внезапно издатели перекрыли журналу кислород, уволили главного редактора и отозвали тираж из типографии. Я отнес интервью редактору другого журнала. Редактор его купил… а на следующий день уволили и его!

На этом я пришел к выводу, что писать о Харлане вредно для здоровья, и запихнул интервью в долгий ящик, в котором оно и останется до конца времен. Я больше не хочу брать на себя ответственность за сломанные редакторские карьеры и смерть журналов.

Во всем мире не сыщется другого такого человека, как Харлан. Эту свежую и оригинальную мысль уже высказывали люди, куда более мудрые и талантливые, чем я. Так или иначе, это правда – но это совершенно неважно.

Время от времени мне приходит в голову, что Харлан Эллисон – пожизненный участник какого-то колоссального арт-проекта, такого же огромного и рассчитанного на века, как монументы Гутзона Борглума[39]. Этот проект под названием «Харлан Эллисон» собрал в себе все рассказы и легенды о своем тезке, и всех его врагов и друзей, и все его выступления, и все разнообразные мнения, слухи и сплетни, скандалы и эксклюзивы, круги на воде и откровенные враки. Люди говорят о Харлане Эллисоне, люди пишут о Харлане Эллисоне. Некоторые из них с радостью сожгли бы его на костре, если бы им за это ничего не было. А некоторые с радостью склонились бы перед ним как перед богом, если бы не знали, что он в ответ заявит нечто такое, от чего они почувствуют себя совсем маленькими и глупыми. За Харланом Эллисоном тянется целый шлейф историй. Одни из них правдивы, другие – нет; одни делают ему честь, другие – совсем не делают чести…

Но и это все тоже совершенно неважно.

В десять лет родители заметили, что я шепелявлю, и отправили меня к преподавательнице по технике речи, мисс Уэбстер, которая за следующие шесть лет научила меня многому о театре и публичных выступлениях, а заодно, еще на первом году, избавила от шепелявости. Наверняка у нее было еще и имя, кроме фамилии, но я его забыл. Мисс Уэбстер была великолепна: коренастая, седая и демонстративная старая лесбиянка (по крайней мере, таковой ее считали ученики), она курила черные сигариллы и всюду шествовала с огромной свитой дружелюбных, но бестолковых скотч-терьеров. Еще у нее была огромная грудь, которую она водружала на стол и так сидела и слушала, как я декламирую домашнее задание – какие-нибудь скороговорки или отрывки из пьес. Мисс Уэбстер вот уже лет пятнадцать как умерла – я узнал это от одного из ее бывших учеников, с которым случайно встретился несколько лет назад на вечеринке. Она была одной из тех очень и очень немногих людей, к чьим полезным советам я прислушивался. (Нет нужды пояснять, что очень и очень многие – включая, если вдуматься, и Харлана, – давали мне полезные и совершенно разумные советы, на которые я не обращал ни малейшего внимания.)

К чему это я, собственно? Ах да. Лет в четырнадцать я преподнес мисс Уэбстер монолог Калибана в исключительно творческой интерпретации. Моя учительница откинулась на спинку кресла, эффектным взмахом руки зажгла сигариллу и промолвила: «Нил, дорогой, полагаю, тебе следует это знать. Слушай внимательно: если хочешь выпендриваться красиво, сначала научись делать как положено».

И я – разнообразия ради – прислушался к доброму совету, и услышал, и даже понял. Правила можно нарушать, сколько влезет, но сначала надо выяснить, в чем они заключаются. Можешь быть Пикассо, но сначала научись рисовать. Делай всё по-своему, но прежде пойми, как это делают все.

Личные отношения с Харланом Эллисоном сложились у меня гораздо раньше, чем я впервые увидел его лицом к лицу. И это – самое жуткое в профессии писателя: ты сочиняешь истории, записываешь всякую всячину, и на этом как будто все. Но потом выясняется, что люди это читают – пусть хотя бы для того, чтобы скоротать время в поезде, – и твоя писанина влияет на них, трогает душу, преображает, утешает или еще что-нибудь. Но сам ты как человек в этом не участвуешь, и такая односторонняя коммуникация с автором – очень странный процесс. Разумеется, мы пишем не ради этого. Но это на самом деле случается.

В одиннадцать лет отец дал мне две антологии «Лучшей в мире фантастики» Карра и Вольфгейма[40]. В одной из них я прочитал рассказ «У меня нет рта, а я должен кричать» и так открыл для себя Харлана. Следующие несколько лет я скупал все его книги, какие только удавалось найти. Почти все они до сих пор у меня хранятся.

В двадцать один случился худший день в моей жизни – по крайней мере на тот момент. С тех пор я пережил еще два на редкость пакостных дня, но тот, самый первый, был хуже. В довершение всех моих бед в аэропорту не нашлось ничего почитать, кроме «Дня вдребезги», – и я купил этот сборник и читал в самолете, пока летел через Атлантику. (Хотите знать, так ли уж плох был этот день? Судите сами: когда самолет спокойно приземлился в Хитроу, я даже слегка расстроился, что обошлось без катастрофы.)

Тем не менее в самолете я читал «День вдребезги» – сборник по большей части обалденных – и неизменно снабженных предисловиями – рассказов об отношениях между писателем и книгами. Харлан объяснил мне, что значит попусту терять время (в рассказе «Когда часов я наблюдаю бег»), и я подумал – черт побери, а ведь я мог бы стать писателем! Тратить на личные страдания больше двенадцати минут – это уже распущенность, сказал он мне, и меня это вывело из ступора куда эффективнее любых возможных средств. Добравшись до дому, я собрал всю свою боль, и страх, и горе, и всю свою веру в то, что я и вправду, так его и растак, могу стать писателем, – и начал писать. И до сих пор так и не остановился.

В общем, «День вдребезги» в какой-то мере сделал меня тем, кто я есть сейчас. Слышишь, Харлан Эллисон? Это все ты виноват. Но и это, опять-таки, тоже совершенно неважно.

Итак, к делу: «Тварь, что кричала о любви в самом сердце мира», сборник рассказов. Прошу любить и жаловать.