Читать книгу "Вид с дешевых мест - Нил Гейман"

Я читал этот сборник в мягком издании 1979 года («Пан», Великобритания). Блада они изобразили на обложке как фиолетовое нечто, смахивающее скорее на кота, а Вик выглядит на сорок с гаком и, кажется, скачет на одной ножке[41]. (Впрочем, почти на всех британских обложках Харлана красуются космические корабли, так что грех жаловаться.) А на задней стороне обложки – со слов кого-то из «Нью-Йоркера» – Харлана величают «верховным провозвестником „новой волны“ в научной фантастике».

Пожалуй, тут не помешает дать определение – в основном для тех, кто родился после 1970-го. «Новая волна»: специальный термин, почти такой же бесполезный, каким пятнадцать лет спустя станет «киберпанк», но в свое время обозначавший всю разношерстную компанию писателей, которые вращались (периодически сходя с орбиты) во второй половине 60-х вокруг журнала «Новые миры» эпохи Муркока и первой антологии «Опасные видения», составленной автором вот этого самого сборника. (Если хотите узнать об этом больше, возьмите «Энциклопедию научной фантастики» Клюта и Николса и прочитайте статью «Новая волна».)

Возможно, Харлан и впрямь был «провозвестником „новой волны“», но, пожалуй, главное, о чем он возвестил прямо в предисловии к этому сборнику, – это то, что никакой «новой волны» на самом деле не было. Была лишь горстка писателей, и некоторые из них пытались раздвинуть границы общепринятого.

Сам я в свое время даже не заметил «новую волну» как какое-то особое явление. Все это было просто чтиво. Хорошее чтиво, хотя местами доходившее до грани умонепостижимого. Я читал эти книги точно так же, как и всю остальную фантастику для взрослых, – как окна в мир, который я еще не вполне понимал: над спинрадовским «Жуком Джеком Барроном» я много смеялся, а «Лекарство от рака» Муркока нашел необыкновенно захватывающим и любопытным. Баллард был чуждым и странным – читаешь его и словно слушаешь местную трансляцию в аэропорту где-то на краю света. Дилэни показывал мне, как прекрасны могут быть слова, Желязны творил новые мифы. И если все они были «новой волной», то можно сказать, что «новая волна» мне нравилась. Хотя в те времена мне нравилось почти все. («В этом твоя беда, Гейман, – недавно сказал мне Харлан, когда я стал на него ворчать за слова о том, что кое-кого, кто мне тоже нравился, следовало бы хорошенько сбрызнуть освященным вином и принести в жертву. – Тебе нравятся все». И это в целом правда.)

Но я немного отвлекся.

Литература – дитя своего времени: времена меняются, и наше восприятие литературы меняется вместе с ними. Вспомните главку о Рейгане из «Санта-Клауса против ПАУКа»; вспомните последнюю улыбку Рейгана – «он улыбался как человек, вновь обретший детскую невинность». Харлан и не подозревал, насколько пугающей покажется через некоторое время его зарисовка о губернаторе Калифорнии, расчесывающем перед зеркалом свой хохолок. Но промелькнет еще несколько лет, и Рейган со своей улыбкой уйдет в прошлое. Утратит былую важность и превратится в очередное имя со страниц истории (я и сам едва не опоздал родиться: еще чуть-чуть, и я бы не смог понять, что смешного в финальной шутке о Спиро Агню.) Канет во мрак забвения – точь-в-точь как все то, что составляло «новую волну». В одной или двух своих книгах Джеймс Брэнч Кейбелл делал сноски на знаменитостей своего времени, что критики трактовали (и отчасти, возможно, не зря) как иронический комментарий, – в самом деле, кто в наши дни станет заморачиваться сносками, допустим, на Джона Гришэма[42], или Джона Мейджора[43], или Говарда Стерна[44]? Однако иронические сноски Кейбелла сейчас превратились в полезную информацию. Время идет. Мы забываем. Бестселлером 1925 года был (по словам Стива Бруста) некий «Эхолот» А. Гамильтона Гиббса. Чего-чего? Кого? И все же «Санта-Клаус…» по-прежнему читается и будет читаться до тех пор, пока существуют малобюджетные шпионские фильмы, над которыми хочется посмеяться, и пока в мире не воцарится справедливость.

То же самое можно сказать и об остальных рассказах, собранных в этом сборнике. Они не утратили своего значения; устарело, кажется, только предисловие, в котором Харлан пускает слюни по Джимми Хендриксу и упоминает Пирса Энтони как певца контркультуры. Но, черт возьми, предисловия все равно никто не читает. (Ну же, признайтесь! Вы ведь и это не читаете, да?)

Подобно Спиро Агню, А. Гамильтону Гиббсу и Говарду Стерну, все байки и шутки о Харлане Живой Легенде (в большинстве своем худо-бедно похожие на правду), а заодно и о Гутзоне Борглуме (кстати, надо было сделать сноску и на Гутзона, который высек президентские лики в скалах Рашмора) канут в Лету.

Но книги останутся. Истории будут жить.

«Если хочешь выпендриваться красиво, – звучит у меня в голове бесстрастный, идеально эффектный голос мисс Уэбстер, вот уже пятнадцать лет как покойной, – сначала научись делать как положено». Сначала выучи правила, если хочешь их нарушать. Научись рисовать как все – и тогда сможешь рисовать по-своему. Научись сочинять истории – и тогда сможешь показать людям давно знакомые вещи под таким углом, под каким они их еще никогда не видели.

Собственно, все рассказы в этой книге – об этом. Одни из них – совершенно блестящие: они сверкают, переливаются и сияют, крутятся и воют, как сирены. Другие – нет. Но в каждом можно заметить, как Харлан экспериментирует, испытывает новые подходы, новые голоса, – те подходы и голоса, которые он впоследствии отточит до совершенства и уже со спокойной уверенностью использует и в «Рассказах птицы смерти», исследуя мифы, в которые мы верим в наши дни, и в «Дне вдребезги», беспощадно разбирая по косточкам людоедские отношения между писателем и книгой, и в горьких элегиях «Сердитого леденца».

Он отлично знал правила – и ему хватало смелости их нарушать.

Писать предисловие к Харлану – дело странное и страшное. С обложек старых, потрепанных, захватанных и драгоценных бумажных сокровищ на меня смотрит Харлан – то с трубкой в зубах, то за пишущей машинкой, – и я не перестаю гадать: каким, интересно, он был в молодости? (Ну нет, мне хватит ума смолчать о том, что Харлан – самый молодой из всех моих знакомых, живущих под девизом «мне никогда не стукнет шестьдесят»: это прозвучало бы как-то покровительственно и с нехорошим намеком на удивление, что пороху в пороховницах у него все еще хватает на все и плитки в маджонге он не путает. Но он и в самом деле воспринимает мир так свежо, как иным двадцатилетним и не снилось, а своей ураганной энергией иногда напоминает мне Холли – мою дочку, которой сейчас восемь, – или какую-нибудь дьявольскую взрывмашинку с каннибальским чувством юмора. И более того, у него до сих пор сохранились убеждения – и отвага, чтобы их отстаивать.) А потом до меня доходит, в какую я угодил компанию, – и я иду перечитывать предисловие Стивена Кинга к «Блужданьям средь кошмаров», и вижу у Стива те же самые мысли, которые я с таким трудом пытаюсь тут сформулировать: дело вовсе не в личности писателя, не в байках о Харлане и даже не в самом Харлане как человеке. Дело не в том, как приятно мне было вручать Харлану Всемирную премию фэнтези за заслуги перед жанром и созерцать ошарашенные лица высоких гостей, с которыми они внимали его смиренной и учтивой благодарственной речи. (Я бессовестно вру. Не было в ней ничего смиренного. Ни даже учтивого. Зато было ужасно смешно. И все действительно офигели.) Так вот, все дело не в этом, а в том, что Харлан сотворил целую полку книг, целую гору историй, и в каждую из них вложился по полной. И вот это, наконец-то, важно по-настоящему; это и есть самое главное.