Читать книгу "Скала Таниоса - Амин Маалуф"

Но однажды в послеполуденный час, выйдя после занятий на дорогу, ведущую из Сахлейна в Дайрун, он заметил в отдалении Рукоза, как всегда, окруженного своей свитой. Сначала у молодого человека возникло искушение юркнуть на какую-нибудь тропинку под сенью деревьев. Но тут же передумал: «С какой стати я должен удирать, словно шакал, боящийся собственной тени?» — и продолжал свой путь, решив держаться учтиво, но сделать вид, будто куда-то спешит.

Бывший управитель между тем, заметив его, соскочил с лошади и побежал к нему навстречу с распростертыми объятиями:

— Таниос, иабнэ, я уж потерял надежду свидеться с тобой! Какое счастье, что случай посмеялся над нашими колебаниями и церемонностью…

Он чуть ли не силой потащил Таниоса к себе, показал ему свой дом, который он непрестанно достраивал и увеличивал, а также новый пресс для масла, две свои червоводни, плантации белой шелковицы, притом подробно объяснил, как лучше всего выбрать момент обрывания листьев, чтобы получить от червей шелк высшего качества… Юноша насилу сумел вырваться от него, прервав поток его красноречия, иначе бы ему в подобающее время домой не добраться. Пришлось пообещать прийти снова в ближайшее воскресенье, чтобы вместе позавтракать, а потом еще прогуляться…

Все вокруг знали, что для Рукоза нет большего наслаждения, чем водить гостей по своему поместью. Он обожал выставлять свои богатства напоказ, но по крайней мере с Таниосом его намерения к этому не сводились. В первый раз, возможно, так и было, но при следующих встречах, отягощенных долгими терпеливыми объяснениями, особенно когда дело доходило до червоводен, источающих нестерпимое зловоние гниющих червей, тут уж чувствовалось не бахвальство, не простая кичливость, юношу окружали новой для него заботой, которая не оставляла его равнодушным.

Асма часто их сопровождала в этих прогулках. Иногда Таниос протягивал ей руку, помогая пробраться сквозь колючий кустарник или перепрыгнуть через лужу; там, где террасы возделанных полей были окружены не слишком высокими бортиками, она так же, как мужчины, прыгала с одной на другую, а приземляясь, упиралась руками в грудь отца или цеплялась за плечо Таниоса. Не более чем на мгновение — время, которое требуется, чтобы не потерять равновесия, закрепиться на ногах.

Юноша воспринимал все это не без удовольствия, но, возвращаясь домой, то бишь к Столтонам, больше об этом не задумывался. Он редко обращался к этой девушке даже с кратким словом и избегал засматриваться на нее, ему казалось, что в противном случае он обманул бы доверие гостеприимного хозяина. Не потому ли, что, как однажды обмолвился пастор, «речь шла о таком обществе, где высшее уважение к женщине состоит в том, чтобы ее не замечать»? Хотя мне представляется, что со стороны Таниоса это было в основном следствием юного возраста и застенчивости.

Во второй раз Асма попалась ему на глаза лишь в последнее воскресенье перед его возвращением в селение и беседой с Надиром у края скалистого обрыва. Он отправился к Рукозу, но его не застал. Тем не менее согласно местному обычаю он вошел в дом и стал бродить из комнаты в комнату, приглядываясь, как идут работы. Бывший управитель задумал оборудовать приемную залу, достойную дворца, а главное, достойную его амбиций, ибо она была еще просторнее, чем Зала с колоннами в замке шейха, соперником которого ему хотелось себя считать. Пока что шла отделка. Мастера деревянной мозаики уже покрыли стены золоченой резьбой, но пол еще не был выложен плиткой, а вместо фонтана, коему по замыслу предстояло красоваться в центре залы, белел всего-навсего восьмиугольник, начертанный мелом.

Там-то и находился Таниос, когда Асма явилась, чтобы принять гостя. Они вместе понаблюдали за кропотливым трудом мастеров перламутровых поделок. Пол залы загромождали ведра, длинные отрезы ткани, штабеля мраморных плит и корзина с домашней утварью — об острый угол одного из переполняющих ее предметов девушка чуть было не ушибла ногу. Тогда Таниос взял ее за руку, чтобы помочь ей обойти препятствие. А поскольку она на каждом шагу рисковала оступиться, он продолжал крепко сжимать ее руку.

Так они какое-то время будто очарованные прохаживались туда-сюда, глазея на потолок, как вдруг в коридоре послышались шаги.

Асма поспешно выдернула руку:

— Нас могут увидеть!

Таниос повернулся к ней.

Ей было двенадцать лет, и она была женщиной. С четко очерченными губами. От нее пахло диким гиацинтом.

Они продолжали блуждать по не до конца отделанной гостиной, но ни тот, ни другая больше не замечали того, чем якобы любовались. И когда шаги в коридоре, отдалясь, замерли, их руки вновь соединились. Но это были уже не те, не прежние руки. Ладонь Асмы показалась Таниосу горячей и трепетной, как птица. Словно тот выпавший из гнезда птенец, которого он однажды посадил к себе на ладонь, — казалось, он был напуган, попав в незнакомые руки, но вместе с тем и приободрился, уже не чувствуя себя покинутым.

Оба оглянулись на дверь. Потом посмотрели друг на друга. И потупились, смеясь от волнения. Переглянулись снова. Их веки сомкнулись. Их дыхание искало путь в потемках на ощупь.

Ваши губы при первом касанье отпрянули сразу,

Словно бы счастье свое вы уже исчерпали и ныне боитесь долю чужую похитить…

Вы были невинны? Но разве невинность уберегла вас?

Даже Создатель велит нам для наших пиров резать горло ягнятам,

А волкам — никогда…

Если бы Таниосу в те дни довелось прочесть эти строки, сочиненные нечестивым погонщиком мулов, он бы лишний раз проклял его «мудрость старого филина». И был бы прав, ибо в доме Асмы ему суждено познать счастье. Мимолетное? Но счастье всегда таково — продлись оно неделю или тридцать лет, слезы, которые проливаешь в последний его час, всегда одинаково горьки, и все равно приходится пережить муки ада, чтобы обрести право на завтрашний день.

Он полюбил эту девушку, она полюбила его, и ее отец, по всей видимости, одобрял это. Были такие слова, которые для Таниоса ныне стали звучать по-другому. Скажем, когда Рукоз называл его «сын мой», это следовало понимать как «зятя», «будущего зятя». Как он раньше не догадался? Если бывший управитель так упорно вводил его в курс своих дел, он так поступал именно потому, что видел в нем будущего мужа своей единственной дочери. Через год ей исполнится тринадцать, ему будет шестнадцать, без малого семнадцать, они смогут заключить помолвку, а через два года пожениться, чтобы спать рядышком.

Прошло несколько недель, он продолжал навещать Рукоза, и эти встречи лишь укрепляли молодого человека в его надеждах. Хозяин дома, к примеру, мимоходом, словно невзначай, говорил ему: «Когда тебе настанет пора самому руководить этими работами…» — а то и совсем уж напрямик: «Когда ты поселишься в этом доме…» — и все это как ни в чем не бывало, будто дело между ними уже решено.

Ему внезапно стало казаться, что его грядущее уже предначертано, притом самой доброжелательной рукой, ведь эта рука сулила ему любовь, обширные знания да еще состояние вдобавок.