Читать книгу "Не плачь, Тарзан! - Катарина Масетти"

Кроме того, все уверены, что каждый учитель рисования в душе несостоявшийся художник. Я говорю им в ответ, что тогда все учителя шведского языка — это несостоявшиеся писатели, учителя физкультуры — плохие спортсмены, а учителя физики — неудавшиеся инженеры.

Хотя я не жалуюсь. В общем и целом мои коллеги представляют собой приличное сборище разочарованных типов. Хорошо еще, что во время наших задушевных чаепитий из учительской не ведется прямая трансляция, иначе мы оказались бы на первой полосе вечерних газет за злословие и низкую клевету. Мы перемываем косточки школьной администрации, ректору, ученикам и друг другу.

Если б не эти беседы, то мне пришлось бы обходиться без разговоров со взрослыми людьми по нескольку дней. Дети — это и есть вся моя жизнь.

Учитель труда Йонте — один из самых завзятых молчунов в нашей учительской. Обычно он ведет себя незаметно, хотя однажды я была страшно удивлена, увидев на полке в его каморке маленькие смешные фигурки из кусочков металла, оставшихся после урока труда. Йонте покраснел, признавшись, что сделал их сам.

Как бы то ни было, в воскресенье, после того ужасного вечера в ресторане, когда Зорро растоптал надежды Йенни, а я отказала Янне, Йенни пришла ко мне. Я готова была собрать ее по кусочкам, чтобы склеить эти кусочки заново, но оказалось, что Йенни совсем не раздавлена, скорее наоборот: она пребывала в каком-то подозрительно развеселом настроении.

О Стеллане Улофе Росенгрене почти не упоминалось.

— Ну ладно бы еще один ребенок! — возмутилась она. — Но близнецы! — Не знаю, почему ее так задела именно эта деталь.

Неожиданно Йенни защебетала о Йонте. Он пригласил ее к себе на чашку чая, когда подвозил домой. Оказалось, что Йонте тоже был почитателем Стагнелиуса. Но это еще не все! Он поведал Йенни, что часто вспоминал «Оду гниению», когда дела его были совсем плохи, нога болела после операции и он чувствовал себя самым лысым человеком на свете.

— Представляешь, — чирикала Йенни, — когда он совсем отчаивается, то напевает эту оду на мелодию песни «Горы покрыты росой»!

О, гнилость, невеста, спеши же скорей

Накрыть одинокое ложе!

Отринут я миром, покинут я Богом,

Лишь ты излечить меня можешь! —

пропела она.

Она вела себя, как женщина, которая вот-вот готова влюбиться. В Йонте! До чего все-таки странно устроен наш мир!

Я не стала ее отговаривать. Это стоило мне большого труда, потому что мне было завидно. Янне сидел в моем подсознании, словно большущая заноза.

А потом… потом случилось то, во что я никогда не смела поверить. Моя жизнь снова перевернулась с ног на голову.

«Не хватает только вериг»

Иногда, после того как я расстаюсь с какой-нибудь женщиной, я на удивление часто встречаю ее в разных местах. Я сталкиваюсь с ней неподалеку от своей работы, в кабаках, где обычно бываю, или в тренажерном зале, когда там занимаюсь. Теперь я знаю, в чем дело.

В последнее время я стал подкарауливать Мариану, как фанаты звезду Голливуда. Я вроде как случайно оказывался рядом с ее школой или с детским садом, куда ходят ее дети. Покупал продукты в супермаркете неподалеку от ее дома — хорошо, что я не встретил ее, иначе она немедленно догадалась бы, что я здесь делаю, ведь этот магазин находился ужасно далеко от моего дома. Где она бывает еще, я не знал.

Мои преследования имели две цели. Конечно же мне хотелось увидеть ее. Но еще это было своего рода паломничество. Я представлял себе, что ступаю на священную землю, по которой только что прошла она.

Об этом я никогда никому не скажу. Я настолько измучился, что для полной картины мне не хватало только вериг.

Впрочем, она ведь напрямую не запрещала мне переступать порог ее дома, убеждал я себя. Почему бы мне просто-напросто не заглянуть к ней как-нибудь вечером, случайно проходя мимо? А что, если у меня вдруг оказался лишний билет в театр?

Она сказала мне ясно и откровенно. Когда вернется Мике, она будет с ним. Мике — ее настоящая большая любовь. И сколько она будет его дожидаться?

Ранняя осень перешла в позднюю. Я уныло разглядывал свой сад, который надеялся предоставить в распоряжение Марианы и ее маленького семейства. Даже заказал для них качели с веселым дизайном.

Я много работал, ездил в командировки, консультировал областное правление. Обновил свой гардероб и отремонтировал ванную, полагаясь на вкус Шарлотты: теперь стены украшала мозаика из черного стекла с небольшими вкраплениями желтого, а шкафчики были сделаны из редких пород дерева. Потом Шарлотта надолго уехала за границу.

Мариана никогда сама не звонила, однако на мои звонки чаще отвечала дружелюбно, если не радостно. По крайней мере, если не была чем-то рассержена. Я знаю, что ей нравилось говорить со мной. Мы могли трепаться часами, но только я собирался спросить, когда мы увидимся, как тотчас что-нибудь случалось. Наверно, мой вопрос выползал из трубки в виде гигантского облачка с фразой из комиксов, прежде чем я собирался произнести его вслух, потому что она всегда успевала за несколько секунд предупредить его: «Ой, ладно, пока, а то у меня сковорода на плите, Билли в ванне сидит, к Белле пришла подруга, которую пора проводить…» Каждый раз она придумывала новые оправдания тому, почему мы не можем быть вместе, одно другого неубедительнее.

Ей ужасно не хотелось со мной встречаться. Надоел я ей своими возвышенными речами. Тут и думать нечего.

В один прекрасный день я оказался в ее подъезде. Воровато оглянувшись, погладил пальцем табличку с надписью: «Манфельдт», висевшую в стеклянном шкафчике среди имен других жильцов с нижних этажей. Я сел в лифт и нажал кнопку, мурлыча что-то себе под нос, как будто езжу на этом лифте каждый день.

Затем снова спустился вниз.

И снова поднялся наверх.

Выйдя из лифта, я состроил веселую беззаботную мину и позвонил в дверь. Было около половины шестого, в это время они наверняка дома.

Дверь открыл мужчина средних лет. Он был одет в джинсы и светло-голубую рубашку, выглядел он немного небрежно, но это была милая небрежность, отдававшая какой-то французской искушенностью. Непричесанные волосы, ярко-голубые глаза — хотя, может, они казались такими из-за рубашки. На ногах у него были сандалии, хотя за окном стоял ноябрь. Он вытер руки кухонным полотенцем и приветливо посмотрел на меня.

Может, у Марианы есть брат? Или она успела завести себе нового любовника?

— Здравствуйте, — сказал мужчина.

Я пробормотал, что я приятель Марианы, вот проходил мимо, решил проведать ее.

— Она вышла в магазин, — сказал мужчина. — Но скоро вернется. Может быть, вы подождете ее здесь? — Он протянул руку. — Меня зовут Мике.

«О Микаель!»

Белла Чао, конечно, рассказала мне, что звонил папа. Она утверждала, что он переплыл семь морей и набрал для нее корзину жемчужин, на этом месте мне стоило задуматься: семь морей — это действительно в духе Мике. И если бы у Йенни голова не была занята Зорро и Йонте, она наверняка сообщила бы мне, что разговаривала с Мике в тот вечер. Он спросил ее, кто такой мороженщик, на что Йенни коротко ответила, что понятия не имеет, посчитав, что Мике не в своем уме. В последний раз она видела его именно в таком состоянии.