Читать книгу "Задержи дыхание и другие рассказы - Ольга Гренец"

происходит что-то новое. Вчера поникли листья, и она предположила, что цветку недостаёт света. Подвинула его поближе к окну.

Сегодня ей стало хуже, и на работу она не вышла, а у нарцисса листья опять упругие и прямые.

Мать розы

На чёрно-белой фотографии, которую Роза всегда держала рядом с матрасом, её мать курит в вестибюле университетской библиотеки, а трёхлетняя Роза стоит поодаль и глядит на мать. На маме расклешённые джинсы и трикотажный свитер, он так обтягивает маленькие груди, что они кажутся полнее, чем на самом деле, и здоровее, чем это выяснится впоследствии. Волосы, стриженные до подбородка и слегка завитые на концах, откинуты назад и полностью открывают лицо. Роза скорее воображает, чем помнит, как мать сама стрижёт себе волосы.

Её мать была такая клёвая. Самая клёвая.

С матраса в мансарде над тату-салоном Роза переселяется в спальный мешок в палатке, раскинутой в лесном заповеднике, а оттуда на двухъярусную кровать в лыжном домике. И зарабатывает себе на компьютер. В те годы – когда она всматривается в фотографию – острее всего её волнует пространство между мамой и дочкой; несколько десятков сантиметров отделяют её, трёхлетнюю, от матери. Она пытается заполнить это пространство книгами. Французскими книгами, потому что мать была француженкой.

Роза не знает, куда мать дела книги, с которыми постоянно работала. Но книги, как оказывается, навязывают людям собственные законы. Роза взрослеет. Она получает магистерскую степень и собирается на Гаити преподавать английский язык и изучать креольскую литературу. Сейчас, когда она смотрит на фото, она обращает внимание на открытую дверь в учебный класс и то, что они с матерью стоят по разные стороны этой двери.

По яникову счёту

Стоял промозглый июньский день. Из-за дождя мы с братом застряли в маленькой бабушкиной кухне да так и проторчали там весь день, помогая ей переставлять банки на полках, размораживать холодильник, протирать плиту. К ужину дождь перестал, и, когда мы с Петей закончили мыть и ополаскивать посуду, бабушка наконец отпустила нас к Янику. «Кости ноют. Пойду в дом, отдохну», – сказала она. Её голова непроизвольно дёргалась туда-сюда, как у птицы.

Каникулы только начались. Мы недавно переехали на дачу, и я всё ещё подмечала новые признаки того, как сильно бабушка сдала с прошлого лета. Паркинсон не знает пощады. Утром она выходила из дома и на весь день спускалась в кухню, расположенную в нижней части садового участка, и этот проход занимал у неё минут двадцать, а вечером ей требовалось не менее получаса, чтобы вернуться в дом. Я сознавала, что могла бы помочь. Но она не просила. И злясь на неё за то, что она целый день заставляет нас заниматься никому не нужной работой, я и не предлагала.

Мне было четырнадцать, Пете одиннадцать. Мы рвались на свободу.

– Возвращайтесь к десяти, – крикнула она вдогонку. Петя был уже на середине крутой дорожки, которая взбиралась по холму к дому и дальше, мимо дома, выбегала к садовой калитке.

– В десять тридцать, – подытожила я наш с ней мгновенный торг.

# # #

Полянка за домом Яника была слишком мокрой, чтобы играть в бадминтон. Бабушка Яника окучивала картошку; увидела нас – открыла калитку и вернулась обратно к своим грядкам. В июне вечера у нас на Карельском перешейке, если нет туч, в точности такие, как об этом любят писать в книжках, – прозрачные и светлые. Мария Семёновна в эту пору часто до полуночи возилась в саду.

– Почему Яник никогда не помогает бабушке? – спросил Петя, когда мы шли через сад к дому. Ответа он не ждал; вопрос был риторический, вроде досады на плохую погоду. Я знала, что Петя томится от одиночества и ему хочется поговорить.

– Бабушка говорит, что Мария Семёновна балует Яника. Он и правда бездельничает, скажи? Никогда не видела, чтобы он помогал ей. Интересно, он хоть посуду умеет мыть?

– Ты не видела, потому что днём нас к нему не отпускают, – возразил Петя, поражая меня своей логикой. – Даже если все нужные дела уже переделаны, она всё равно нас чем-нибудь да займёт. Из принципа.

Мы оставили на веранде резиновые сапоги и куртки и устремились внутрь. Уютно расположась в тёплой кухне, Яник раскладывал на столе пасьянс, а перед ним стояла большая миска, полная горячих пирожков с хрустящей румяной корочкой. Кухня просто утопала в сложных ароматах стряпни Марии Семёновны.

Петя потянулся за пирожком, но тут же получил от меня пинок. Яник заметил и удивлённо поднял брови: «Бабуля приготовила на всех. Пусть берёт».

– У нас дома много еды, – буркнула я. – Мы только что поели.

– А пирожков у нас не было, – заартачился Петя. – Они с чем?

– С мясом и рисом.

– Мои любимые.

– Тебе хоть лягушку запеки – всё слопаешь. Лишь бы тесто. Ну как хочешь. Бери, – милостиво снизошла я и тоже взяла пирожок. – Бабушке только не говори.

Я переставила миску на плиту, чтобы не пялиться на пирожки весь вечер, и уселась за стол напротив Яника, откуда открывалась возможность исподтишка подглядывать, не смотрит ли и он на меня. Мы с Яником знали друг друга с тех пор, как научились ходить, но это не означало, что он не заслуживал моих романтических фантазий. Такой смуглый, с удлинённым овалом лица и чёрными как смоль бровями, он запросто мог сделаться кинозвездой. Наша бабушка утверждала, что в роду Марии Семёновны проскочили цыгане. Иногда бабушка говорила об этом с восхищением, а иногда так, будто чуяла что-то сомнительное. Марию Семёновну она уважала, а вот дедушку Яника не слишком жаловала – он был когда-то её начальником в проектном бюро и между ними существовала старая и длинная история производственных разногласий. Я делала вид, что не в курсе. Яник был моим лучшим другом – только это и имело значение.

Яник сдал по шесть карт.

– В подкидного? – спросил он.

– Да. Первый выходит – игра заканчивается.

– Хорошо. На счёт? – Иногда для большего интереса мы подсчитывали очки.

Я покачала головой: «Нет, на счёт не хочу».

– Мы не играли с прошлого года. Давай. Ты что, проиграть боишься?

– Ничего не боюсь. Просто не хочу…

– Ещё не пробовала и сразу отказываться. Нельзя же так, – перебил Яник и повернулся к брату: – Как, Петь, я прав?

Петя пожал плечами. Он понимал, что всё равно продует – хоть так, хоть эдак, – и не хотел встревать в наши споры.

– Ещё как можно, – сопротивлялась я, а меж тем Яник уже вытащил бумагу и писал на ней наши имена.

Игра казалась простой только на первый взгляд.

У Пети в силу возраста со стратегией было слабовато – он не умел рассчитывать наперёд, сразу спускал всё, что к нему приходило, и не пытался попридержать картинку, которой можно было козырнуть напоследок. Время от времени я заглядывала к нему в карты и подсказывала, и, хотя это было против правил, часто он и сам знаками просил меня помочь.

А Яник, как я прекрасно знала, в начале игры ненавидел расставаться с крупными картами. Вздумай я пойти под него двумя дамами, он, не колеблясь, принял бы их, даже не пытаясь отбиться. Чтобы выиграть, мне приходилось идти на риск и скрывать козыри чуть не до самого конца игры. В другой раз я бы не постеснялась намекнуть Пете, какую карту ему скинуть, чтобы помочь мне против Яника. Но когда мы играли на счёт, Яник пристально следил за тем, чтобы я не подглядывала. В честной борьбе он рассчитывал на выигрыш.

В тот вечер, однако, мне повезло: я вынудила его сдать козырь уже на втором заходе самой первой игры. Вдохновившись успехом, я выиграла одну за другой две сдачи. Мы с Яником сражались всю жизнь, и вот наконец-то мне стало везти.

На третьем кону мне выпал бубновый валет, моя самая любимая карта в колоде. На ней красовался молодец со щёчками-яблочками в сказочной охотничьей шляпе с пером – на её фоне островерхая пика казалась