Читать книгу "Если б мы не любили так нежно - Овидий Горчаков"

— Боюсь, что наш сын, — сказал отец Джорджа его матери, — будет жить в бурное время.

Правда, в царствование Иакова VI[5]Шотландия впервые за долгие столетия не знала войны, но междоусобная брань между крупными вельможами и мелкими дворянами не прекращалась, и симпатии нетитулованного дворянина капитана Эндрю Лермонта неизменно принадлежали последним.

Первым воспоминанием Джорджа Лермонта в жизни стали неповторимый вкус материнского молока и волшебные песни и баллады о родной Шотландии, что певала мать над его колыбелью. В этих древних песнях слышались отзвуки его далеких предков — варягов, норманнов, в незапамятные времена пиратствовавших в Северном море, плававших на торговых кораблях «из варяг в греки» в чужедальнем краю из Балтийского моря и Финского залива по реке Неве в Ладожское озеро, а оттуда волоком по верховьям Днепра вниз по Славутичу до Черного моря и по нему во врата Константинополя. Вдоль этого водного пути на месте складов и строились первые русские города…

Мать часто пела ему, играя на арфе, и сызмальства запала в сердце Джорджа одна песня, которую в зрелые годы он не мог никак вспомнить, хотя где-то глубоко в сердце звучала она всю его жизнь. Никто никогда не говорил, что у мамы хороший голос, но не было для него святее и прекраснее песни, чем та колыбельная. Когда он подрос и узнал, что нет во всей Шотландии пернатого певца лучше малиновки, или королька, что прячется в осоке, называемого всеми сынами ее «шотландским соловьем», он сравнил колыбельную мамы с песней малиновки.

На всю жизнь запомнилось, как мама берет арфу, грациозным, полным милого изящества жестом воздев рукава, и пробегает пальцами по звучным струнам. Мама не раз говорила ему, что эта десятиструнная арфа (на такой арфе играл библейский Давид!) в XII столетии принадлежала великому барду и пророку Шотландии, автору «Тристана и Изольды» Томасу Лермонту.

По-английски маму звали Мэри, в честь королевы, по-шотландски — Mhore. Так называл маму отец.

У Мэри Лермонт, урожденной Дуглас (из клана Черных Дугласов), были необыкновенно тонкие, легкие, летучие волосы совершенно пепельного цвета, выдававшие в ней северных соотечественников Лермонтов. В Шотландию ее родители приплыли с Оркнейских островов, где немало было Лермонтов, сохранивших свою древнюю благородную фамилию.

Когда мама играла и пела, Джорди (так мама называла Джорджа на шотландский лад), рано невзлюбив сидеть на маминых коленях, плюхался на шкуру вепря и, подперев кулачком челюсть, смотрел на дивные чудеса в очаге и храбро тушил ладошкой вылетавшие оттуда мухами огненные искры.

А мама пела и пела ему песни и баллады Томаса Рифмотворца.

— Запомни, сын, запомни навсегда, на всю жизнь, — говорила, сидя над ним, мама, и глаза ее голубые, каким так редко бывает небо Шотландии, горели синим огнем, — что наши предки жили и славились среди людей и десять, и пятнадцать, и двадцать поколений тому назад. Я, твоя мать, из рода Лермонтов и Черных Дугласов, наиславнейшего из знатных родов нашей Каледонии.[6]Эти Дугласы причинили много зла бедному народу, воюя и против южников-англичан в Пограничье, и против своего же народа. Недаром прозвали этих феодальных лордов Черными Дугласами.

Кто в Шотландии не знал сэра Джеймса Дугласа, соратника великого короля-освободителя Брюса! Он был добр к шотландцам и милостлив даже к южникам. Не любил только грозных английских лучников и, чтобы их стало меньше, приказывал каждому пленному лучнику выкалывать правый глаз или, в зависимости от настроения, отрезать указательный палец правой руки.

— Черные Дугласы, — звучал мамин голос под шум пламени в камине и трубе, — враждовали и с Лермонтами. Они были сильнее и истребили почти весь этот славный род в Пограничье. Однажды к нам, в мрачный замок Дугласов, пришел менестрель, заросший до самых глаз бородой. Странствующий музыкант пел баллады о Лермонтах и неотрывно смотрел на меня. Он был молод и, быть может, красив, если бы не дремучая борода, скрывавшая его лицо. Он пел, играя на арфе, не менее искусно, чем юный Давид, о кровавых битвах пятисотлетней давности, о том, как лорд Макбет и его жена убили Дункана, короля Шотландии, и о том, как сын Дункана, славный Мальком, восстал против убийцы его отца и с помощью Лермонтов и других отважных рыцарей разбил в большой битве Макбета. Говорят, это было сделано не без помощи колдовства, а Лермонты всегда считались в народе колдунами, свояками фей и эльфов, гномов и ведьмаков. Главным пророком Шотландии считался Томас Лермонт Рифмотворец, или Верный Томас. А южники-англичане славили своего Мерлина как прорицателя и волшебника…

Дико завывало в трубе, с моря дул свирепый норд-ост. Ледяной дождь скреб костяшками пальцев слезящиеся крошечные оконца. На загривке у Джорджа торчком вставали волосы, и он прижимался к ногам матери. Макбет, Дункан, Мальком — все это было полтысячи лет тому назад! Как давно существует этот мир, как постарел он! Недаром, видно, болтают торговки рыбой на абердинском рынке, что скоро, скоро конец света!..

— И братья мои, грозные Дугласы, возмутились этими балладами о Лермонтах и хотели заставить бородатого менестреля спеть во славу Дугласов. Но певец ответил, что он не станет петь о Дугласах, поскольку воспользовался их гостеприимством и обязан платить благодарностью, а в народе песни о Дугласах поют только срамные и хулительные. Взъярились братья, обнажили мечи, но бородатый трубадур встал и сказал: «Даже Черные Дугласы не станут нарушать святых законов гостеприимства. Я пришел сюда с музыкой и уйду под ваши аплодисменты».

«Нет! — взревели мои братья. — Садись, Фома Рифмач, и пой во славу первого в Шотландии клана Дугласов! Этого требует сестра наша, и ты, Рифмач, не посмеешь отказать ей!..» «Вы правы, — молвил менестрель, и эхо его слов гулко отдалось под сводами рыцарского зала в замке Дугласов, — Кэтрин Дуглас я готов служить всю жизнь!..»

Теперь уже Джорди не смотрел на черные окна. Подумаешь, дождь идет! А когда он не идет тут! И конца света не будет никогда, пока живы такие рыцари на свете, как этот бородатый менестрель!..

— И он запел, и полились волшебные звуки и слова, исполненные глубокого значения. Не о Дугласах пел он, а снова о Лермонтах, но братья мои, будто околдованные, словно завороженные, внимали ему, окаменев. А он не спускал с меня своих зовущих, пронзительных, пламенных глаз. Пел он о величайшем нашем барде, о Томасе Рифмотворце из рода Лермонтов, потомке того Лермонта, что дрался под знаменем Малькома против Макбета. Став королем, Мальком пожаловал тому Лермонту, бедному, но могучему рыцарю, господинство Дэрси в графстве Файф, недалеко от древней столицы нашей в Эдинбурге. Там и родился в XII веке Томас Рифмотворец, о ком поет и всегда будет петь наш народ. Его баллады и пророческие книги, как и песни о нем, мы никогда не забудем. С ранней юности пел он так сладкозвучно и чарующе, что феи позавидовали людям и похитили несравненного барда в страну фей, в Fairyland, где им заслушивались и феи, и эльфы, и гномы.