Читать книгу "Мой друг - предатель - Сергей Скрипаль"

* * *

Пост находился в стратегически и тактически выверенном месте. Основная его задача – оседлать перевал и не дать возможности силам противника безнаказанно просочиться с гор. Командование ограниченного контингента сразу же после ввода войск в Афганистан поставило множество жирных точек на карте этой страны. В точках незамедлительно стали появляться одинаковые блокпосты. Одинаковые не только в смысле боевых задач, но и по скудной архитектуре, тоскливым настроениям солдат, стычкам с духами и прочим прелестям сидения на точках. Мы слышали, что есть такие блокпосты, где и по полгода, а то и больше приходилось находиться караулам. У нас хоть вот так, на недельку, ну, бывало, задерживали на месяц, но не более. И, конечно, никому не хотелось «сидения». Еще и потому, что, кроме отрыва от своих и опасности быть уничтоженными, это сплошная тоска, грязь, неустроенность. Мне пришлось сначала просто повидать, к чему приводит долгое «сидение» на блокпосту. Однажды в рейде мы вышли на большой высокогорный блок, из которого нас тут же обстреляли свои. Перестрелку прекратили, недоразумение устранили. Ночевали тогда там после длинного перехода. Кошмар, честное слово, кошмар! Бойцы торчали там чуть ли не с начала февраля, больше полугода. Завшивевшие, чумазые, оборванные, в лохмотьях, голодные, с небритыми рожами. Мы поделились с ними своими продуктами, и как-то даже не по себе стало, когда они жадно накинулись на тушенку, сгущенку и банки с гречневой кашей. Их командир, тихий лейтенант с бегающим затравленным взглядом, признался Кулакову, что уже сам не понимает, офицер он или простой солдат, поскольку дисциплина на нуле, бойцы бузят каждый день, требуют смены, а из полка только обещания по радио. Ну не стрелять же, в самом деле, в солдат за неподчинение?! Делал погоду на этом посту сержант Пашка Черных, да и, собственно, не столько погоду, сколько командовал, что и как делать. Получалось у него, по всей видимости, очень неплохо, раз пост уже пять месяцев существовал, все были живы и почти здоровы. Сержант перехватил инициативу у молодого лейтенанта еще и потому, что имел орден Красной Звезды – это давало ему право, по его же разумению, ставить свое боевое умение гораздо выше, нежели подзабытые училищные навыки необстрелянного офицера. Это по команде Пашки, когда мы появились в прямой видимости от блока, по нам свои же открыли огонь из пулемета. Никого не задели, но с десяток минут мы испытывали не самые приятные переживания в жизни. И ведь понимали, что по нам бьют свои, и огонь ответный не откроешь. Узбек быстро настроил свою рацию-«балалайку», и Кулаков, ругаясь в эфире, вышел на полк, а уж те в свою очередь связались еще с кем-то, откуда были присланы солдаты на блок, и только тогда недоразумение разрешилось. И все равно, когда мы поднялись к блокпосту, нас встретили неприветливые, хмурые, настороженные взгляды солдат.

Ночь мне показалась очень длинной. То и дело просыпался от криков, одиночных выстрелов, ругани. Да, тяжковато тут пацанам приходится! Перегрызлись, передрались между собой. Только непререкаемый авторитет Ч ерных сдерживал здешних обитателей от прямой резни. Как они тут существуют? Непонятно.

Утром Кулаков прервал неприятную сцену. Лейтенант стоял напротив сержанта, бессильно сжимал кулаки и пытался в чем-то убедить Черных. Тот же стоял в небрежной позе, курил и сплевывал под ноги офицера. О чем они говорили, я не слышал. Но и так было понятно, что летеху тут ни во что не ставили. Привычные, судя по всему, к подобному бойцы почти не обращали внимания на происходящее, сбились у большого котла, с шумом и подзатыльниками выдирали друг у друга куски получше из каши, сваренной из нашей тушенки и пшенки.

Кулаков подош ел к беседующим, корректно постоял в сторонке, склонив голову к левому плечу, прислушивался. Затем приблизился и что-то сказал сержанту. Черных, не поворачиваясь к нашему командиру, зло скосил глаза и сплюнул в его сторону. Кулаков упрямо повторил неслышное мне. Сержант повернулся всей грудью и злобно проорал что-то, только обрывки его слов донеслись: «Твою мать… пошел… козел…», ну и что-то в таком же духе. Капитан встал уже вплотную к Пашке, надвинулся на него грудью и зашипел ему в лицо, не хотел, чтобы мы слышали. Черных отступил на шаг, протянул к Кулакову руки, но тут же охнул от сильного удара в грудь и стал оседать в пыль. Кулаков придержал его, мягко опустил к земле.

Парни с блока кинулись было на помощь сержанту, но поздно: все наши стояли уже полукругом с поднятыми автоматами, только лязгнули затворы. Лейтенант заорал своим: «Куда? Назад!» Они и отошли, а куда тут попрешь…

Сержант, поглаживая рукой ушибленную грудь, покачиваясь, встал с красным гневным лицом, но «уши поприжал». Когда Кулаков опять стал вплотную к зарвавшемуся Черных и начал говорить медленно, властно, тот нехотя кивал, глядя закаменевшим взглядом на капитана.

Уже перед самым выходом Кулаков вдруг остановился и выкрикнул:

– Сержант Черных, ко мне!

Тот исполнительно выскочил из-за стены блокпоста и вытянулся по-уставному, приставил к пилотке (откуда он е е взял здесь, где все сплошь и рядом носили панамы, самые удачные головные уборы для здешних мест?!) ладонь.

– В общем, товарищ сержант, считаю, что мы обо все договорились?

Черных кивнул, улавливая растерянным взглядом тщательно скрываемые ухмылки бойцов, ещ е только вчера находившихся под его гнетом.

– На обратном пути проверю, – пообещал капитан, по-отечески хлопнул по затылку Пашку и дал нам команду уходить.

* * *

– Валелта-а-а-а-а, я насол папейту-у-у-у… – орал своему брату во всю силу легких мой сосед по лестничной клетке, круглоголовый пацан-трехлетка Женька. Кричал он:

– Валерка, я нашел копейку!

И ничего странного в том, что он так горячо кричал о том, что наш ел копеечку, не было, поскольку тогда и семилетний я, и все пацаны нашего двора были помешаны на игре в пристеночек, требующей этих самых копеечек. Игра была азартной, а потому – запретной. Раз запрещено, то играли, прячась за сараями в центре двора, на площадке, скрытой от глаз родителей, соседей и участкового милиционера.

Вообще, все наши детские игры появлялись как поветрие, словно краснуха какая-нибудь или корь. Вот, только что безумствовала игра во дворе месяц-два, а сегодня уже и напарников не найдешь. Так было, когда играли в городки, в «клек» или в «попа».

«Пристеночек» появился у нас недавно. И не то чтобы кто-то пришел посторонний и посвятил в секреты этой игры. Нет. Жил в соседнем от нас доме дядя Петя, мужик безногий. Ездил на деревянной тачке, с отчаянно гремящими подшипниками вместо колес, возил на плече специально сделанный им же маленький станок – круг с ременной ручной передачей для заточки ножей, ножниц, топоров и прочего режущего инструмента. Катался дядя Петя лихо, вносился в какой-нибудь двор, резко притормаживал деревянными «утюжками», и от асфальта летели искры, высекаемые подшипниками. Затем снимал с плеча точило, гулким басом кричал: «Ножи, топоры то-о-о-очи-и-и-им…» В обязательном порядке к нему сначала сбегалась детвора, поглазеть на товары дяди Пети. Он не только точил инструменты, но и потихоньку приторговывал самодельными игрушками, так, за пятачок отдавал. Самой желаемой игрушкой был шарик, туго набитый тряпьем и обмотанный яркой цветной фольгой. К шарику, размером с небольшую луковицу, привязывалась хитрым способом резинка – «венгерка». Надеваешь на палец кольцо на конце резинки и ходишь с независимым видом по улицам; то бросишь шарик к земле, то к стене, то к пацану какому-нибудь, а тот, дурак, вроде и рад схватить блестящий шарик – ага, сейчас, шарик-то уже раз и в твою ладошку опять впечатался.