Читать книгу "Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд"

26

Ареной этих извращений была — а так же иначе — еговнутренняя империя, куда он с самого рождения закапывал контуры всех запахов,которые когда-либо встречал. Чтобы настроиться, он сначала вызывал в памятисамые ранние, самые отдаленные из них: враждебные душные испарения спальнимадам Гайар; вонь иссохшей кожи ее рук; уксусно-кислое дыхание патера Террье,истерический, горячий материнский пот кормилицы Бюсси, трупное зловониеКладбища невинных, убийственный запах своей матери. И он упивался отвращением иненавистью, и у него вставали дыбом волосы от сладострастного ужаса.

Иногда этот аперитив мерзостей оказывался недостаточным, ичтобы разогнаться, он позволял себе небольшой обонятельный экскурс к Грималю иотведывал зловонья сырых покрытых мясом кож и дубильных смесей или воображалчадные испарения шестисот тысяч парижан в душной, порочной жаре разгара лета.

И тогда вдруг — в том и состоял смысл упражнения —накопленная ненависть с оргиастической мощью прорывалась наружу. Как гроза, онсобирался над этими запахами, посмевшими оскорбить его светлейший нос. Как градна пшеничном поле, он обрушивался на эту пакость, как ураган, он обращал ее впрах и топил в огромном очищающем половодье дистиллированной воды. Стольправедным был его гнев. Столь величественной была его месть. А! Какойвозвышенный миг! Гренуй, этот маленький человек, дрожал от возбуждения, еготело судорожно сжималось в сладострастном удовольствии и извивалось так, что вкакой-то момент он ударялся о потолок штольни, затем медленно расслаблялся иоставался лежать, опустошенный и глубоко удовлетворенный. Этот акт извержениявсех отвратительных запахов был действительно слишком приятен, слишком… Всценарии его воображаемого мирового театра этот номер был, кажется, самымлюбимым, ибо доставлял чудесное чувство заслуженного изнеможения, которымвознаграждаются лишь истинно великие героические деяния.

Теперь он имел право некоторое время отдыхать. Онвытягивался на своем каменном ложе: физически — настолько, насколько хваталоместа в темной штольне. Однако внутренне, на чисто выметенной территории своейдуши, он с комфортом вытягивался во весь рост и предавался сладким грезам обизысканных ароматах. Например, он вызывал в своем обонянии пряное дуновениевесенних лугов; тепловатый майский ветер, играющий в зеленой листве буков;морской бриз, терпкий, как подсоленный миндаль.

Он поднимался под вечер — так сказать, од вечер, потому что,конечно, не было никакого вечера, или утра, или полудня, не было ни тьмы, нисвета, и не было ни весенних лугов, ни зеленой буковой листвы… вообще вовнутреннем универсуме Гренуя не было никаких вещей, а были только ароматывещей. (Потому-то единственно адекватная, но и единственно возможная facon deparle [5] об этом универсуме — говорить о нем как о ландшафте,ибо наш язык не годится для описания мира, воспринимаемого обонянием.) Итак подвечер в душе Гренуя возникало состояние и наступал момент, подобный окончаниюсиесты на юге, когда полуденное оцепенение медленно спадает с ландшафта иприостановленная жизнь опять готова начаться. Воспламененная яростью жара — врагтонких ароматов — отступала, сонм мерзких демонов был уничтожен. Полявнутренних битв, гладкие и мягкие, предавались ленивому покою пробуждения иожидали, что на них снизойдет воля хозяина. И Гренуй поднимался — как былосказано — и стряхивал с себя сон. Он вставал, великий внутренний Гренуй,он воздвигался как великан, во всем своем блеске и великолепии, упоительно былоглядеть на него — почти жаль, что никто его не видел! — и озирал своивладения, гордо и высокомерно.

Да! Это было его царство! Бесподобная империя Гренуя!Созданная и покоренная им, бесподобным Гренуем, опустошенная, разрушенная ивновь возведенная, по его прихоти, расширенная им до неизмеримости и защищеннаяогненным мечом от любого посягательства. Здесь не имело значения ничего, кромеего воли, воли великого, великолепного, бесподобного Гренуя. И после того какбыли истреблены, дотла сожжены скверные миазмы прошлого, он желал, чтобы егоимперия благоухала. И он властно шагал по распаханной целине и сеялразнообразнейшие ароматы, где — расточительно, где — скупо; на бесконечношироких плантациях и на маленьких интимных клумбах, разбрасывая семена горстямиили опуская по одному в укромных местах. В самые отдаленные провинции своейимперии проникал Великий Гренуй, неистовый садовник, и скоро не осталось угла,куда бы он ни бросил зерно аромата.

И когда он видел, что это хорошо и что вся страна пропитанаего божественным гренуевым семенем, Великий Гренуй ниспосылал на нее дождьвинного спирта, легкий и постоянный, и семена прорастали, радуя его сердце. Наплантациях пышно колосились всходы, и в укромных садах наливались соком стебли.Бутоны просто лопались, торопясь выпустить цветы из оболочки. Тогда ВеликийГренуй повелевал дождю прекратиться. И дождь прекращался. А Гренуй посылалстране солнце своей улыбки, и в ответ на нее миллионы роскошных цветов в единомпорыве распускались, расстилаясь от края до края империи сплошным ярким ковром,сотканным из мириадов флаконов с драгоценными ароматами. И Великий Гренуйвидел, что это хорошо, весьма, весьма хорошо. И он ниспосылал на страну ветерсвоего дыхания. И под этой лаской цветы источали аромат и смешивали мириадысвоих ароматов в один, переливающийся всеми оттенками, но все же единый впостоянной изменчивости универсальный аромат, воскуряемый во славу Его,Великого, Единственного, Великолепного Гренуя, и, восседая на троне золотогоароматного облака, он снова втягивал в себя это благоухание, и запах жертвы былему приятен. И Он спускался с высоты, дабы многократно благословить своетворение, а творение благодарило его ликованием, восторгом, и все новымивзрывами благоухания. Тем временем вечерело, и ароматы расходились все шире,сливаясь с синевой ночи во все более фантастические знамения. Предстояланастоящая бальная ночь ароматов с гигантским фейерверком, пахнущимбриллиантами.

Однако Великий Гренуй испытывал некоторое утомление, онзевал и говорил: «Вот, я сотворил великое дело, и Я вполне доволен. Но как всесовершенное, оно начинает наводить скуку. Я желаю удалиться и завершить сейбогатый трудами день, доставив себе еще одну радость».

Так говорил Великий Гренуй, и в то время когда простойпахучий народ внизу радостно ликовал и танцевал, Он, спустившись с золотогооблака, плавно парил на широко распростертых крыльях над ночной страной своейдуши, устремляясь домой — в свое сердце.

27

Ах, это было приятно — возвращаться к себе! Двойной сан —Мстителя и Производителя миров — изрядно утомлял, и выдерживать потом часамивосторги собственных созданий тоже было слегка обременительно. В изнеможении отбожественных обязанностей творения и представительства Великий Гренуйпредвкушал домашние радости.

Его сердце было пурпурным замком в каменной пустыне. Егоскрывали дюны, окружал оазис болот и смесь каменных стен. Добраться до негоможно было только по воздуху. В нем имелась тысяча кладовых, и тысяча подвалов,и тысяча роскошных салонов, в том числе один с простым пурпурным канапе, накотором Гренуй, теперь уже больше не Великий Гренуй, а вполне частное лицоГренуй или просто дорогой Жан-Батист, любил отдыхать после дневных трудов.