Читать книгу "Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон"

недавно вышедшие замуж обитательницы коттеджей. Выражение «слишком гордая, чтобы носить паттены» вошло в поговорку уже в начале десятилетия, а к концу его деревянные башмаки практически вышли из употребления.

Утренняя уборка продолжалась под аккомпанемент соседских приветствий и переговоров через заборы, ибо первый звук выбиваемой циновки становился сигналом для остальных выносить на улицу свои коврики, после чего начиналось: «Слыхали?» и «Ну и что вы об этом думаете?», пока наконец трудолюбивые хозяйки не заявляли, что будут стучать ковриками до самого вечера, потому что никогда не знают, сколько времени прошло: две минуты или два часа.

Прозвища среди женщин были не в ходу, по именам обращались только к старушкам: старая Салли или старая Куини, иногда прибавляя «тетушка»: «тетушка Мерсер» или «тетушка Моррис». Остальных замужних женщин именовали «миссис такая-то», даже тех, кого знали с колыбели. Пожилой мужчина был «мастером», а не «мистером». Более молодых мужчин называли по прозвищу или по имени, за исключением нескольких человек, пользовавшихся особым уважением. Детям строго предписывали обращаться ко всем «мистер» или «миссис».

Уборка во всех коттеджах начиналась почти одновременно, заканчивалась же по-разному. Некоторые хозяйки наводили идеальную чистоту и «управлялись» к полудню; другие возились до самого вечернего чая. Среди хороших хозяек ходила поговорка: «У неряхи всегда полно работы».

Лора недоумевала: почему, хотя все убираются ежедневно, у некоторых дом, по тамошнему выражению, «как картинка», а у других – вечный беспорядок. Она спросила об этом у матери.

– Поди-ка сюда, – был ответ. – Видишь решетку, которую я чищу? Казалось бы, работа готова, верно? Но погоди.

Она прошлась щеткой вверх-вниз, влево-вправо и между прутьями, а потом сказала:

– Теперь смотри. Совсем другой вид, не так ли? – И в самом деле, до этого решетка была отполирована довольно сносно, теперь же просто сверкала. – Вот! – добавила мать. – В этом весь секрет; кое-кто сочтет, что дело сделано, но нужно приложить еще немного усилий.

Однако не у всех имелась возможность заниматься наведением лоска, столь естественным для Лориной матери. Беременность, кормление грудью и постоянные денежные затруднения неизбежно лишали многих женщин силы и энергии. Если принять в расчет эти препоны, а также неблагоустроенность и перенаселенность коттеджей, общий уровень чистоплотности поражает воображение.

Почта доставлялась один раз в день, и ближе к десяти часам женщины, выбивавшие циновки, начинали поглядывать на дорожку, которая вела к наделам, высматривая «старого почтаря». Иногда в Ларк-Райз приходило сразу два или даже три письма; чаще ни одного; но редкая женщина не ждала почтальона с надеждой. Эта жажда писем называлась «тоской».

– Нет, я ничего не жду, но так тоскую, – говорила одна женщина другой, наблюдая, как старый почтальон медленно преодолевает перелаз в стене между наделами. В дождливые дни он держал в руке старый зеленый зонт со спицами из китового уса, и под его огромным куполом, казалось, продвигался вперед не быстрее переросшего гриба. Но в конце концов добирался до деревни и, как правило, проходил мимо того места, где его уже сторожили.

– Нет, для вас ничего, миссис Пэриш, – кричал он. – Ваша Энни писала вам только на прошлой неделе. Делать ей больше нечего, кроме как сидеть сиднем и строчить послания домой.

Или манил рукой какую-нибудь женщину, чтобы она подошла, потому что сам не собирался делать ни шагом больше, чем ему полагалось:

– Вам письмо, миссис Ноулз, и, бог ты мой, до чего ж тоненькое! Не очень-то у нее сейчас много времени, чтобы писать матери. Молодому Чеду Габбинсу я принес от нее пухлый конверт.

И, обязательно отпустив какую-нибудь колкость, он шел дальше, угрюмый, сердитый старик, которого, кажется, возмущала необходимость обслуживать столь незначительных людей. Он трудился почтальоном сорок лет и за это время преодолел невероятное количество миль, пускаясь в путь в любую погоду, так что, возможно, в его сварливости были повинны плоскостопие и ревматические конечности; однако вся деревня ликовала, когда этого ветерана наконец отправили на пенсию и его место в Ларк-Райзе занял толковый, предупредительный молодой почтальон.

Как ни радовались женщины письмам от своих дочерей, наибольшее волнение вызывали изредка присылаемые посылки с одеждой. Как только посылку вносили в дом, соседи, видевшие, как старый почтарь доставил ее по адресу, якобы случайно заглядывали к счастливице и оставались, чтобы полюбоваться содержимым, а иногда и покритиковать его.

Все женщины, кроме пожилых, носивших то, к чему они привыкли, и довольствовавшихся этим, были очень разборчивы по части одежды. Для повседневной носки годились любые вещи, лишь бы они были чистыми, целыми и их можно было прикрыть приличным белым фартуком; а вот «лучшее воскресное платье» и впрямь должно было быть лучшим. «Лучше умереть, чем быть немодной», – гласила местная поговорка. Чтобы шляпку или пальто из посылки оценили по достоинству, они обязаны были соответствовать моде, а в Ларк-Райзе мода была своя, на год-два отстававшая от внешнего мира и строго ограниченная по части фасонов и расцветок.

Одежда дочери или другой родственницы, разумеется, принималась с признательностью, ведь ее, как правило, в деревне уже видели и восхищались ею, когда девушка приезжала домой погостить и тем самым помогала устанавливать эталоны того, что сейчас носят. Вещи, отданные хозяйками, женщинам Ларк-Райза были незнакомы и обычно немного опережали местную моду, поэтому их нередко отказывались носить, считая «странноватыми», и перешивали для детей; хотя год-два спустя, когда эта мода доходила до деревни, часто жалели, что не приберегли их для себя. Помимо того, существовали предубеждения насчет определенных цветов. Красное платье? Такие носят только бесстыжие распутницы. А зеленое непременно навлечет на любую, которая его наденет, несчастье! На зеленый цвет в деревне было наложено абсолютное табу; никто не надевал зеленое платье, не перекрасив его предварительно в темно-синий или коричневый цвет. Желтый наряду с красным считался нескромным; но в восьмидесятые годы желтые наряды повсюду были редкостью. В целом, женщины Ларк-Райза предпочитали темные или нейтральные тона; правда, имелось одно исключение: никто никогда не возражал против голубого. Больше всего любили синие и небесно-голубые оттенки, очень кричащие и резкие.

Гораздо приятнее были набивные расцветки платьев горничных – сиреневые, розовые или светло-коричневые с белыми узорами, – которые перешивали для маленьких девочек, чтобы те надевали их на Майский праздник и все лето ходили в них в церковь.

Для матерей фасон был даже важнее расцветки. Если в моде были широкие рукава, они предпочитали непомерно широкие; если узкие – то им нравились совсем тесные. Юбки в те дни носили одной длины; они должны были касаться земли. Но их отделывали то рюшами, то воланами или же собирали сзади, и женщины целые дни напролет перешивали отделку и переделывали