Читать книгу "Дар - Даниэль Глаттауэр"

– Что мой отец? – спросил он.

– Что ты о нем знаешь?

– Ничего. А что?

– Мама тебе никогда не рассказывала?

– Нет. Она сказала, что рассказывать особо нечего. Но, мол, если я хочу, она мне, конечно, расскажет.

– И что? – спросил я.

– Я не захотел.

– А почему не захотел?

– Потому что мне не интересно.

– А, вон как, – сказал я.

– Он ведь тоже мной не интересуется, – объяснил он.

– Почему ты так уверен? – уточнил я.

– Если бы он мной интересовался, он бы объявился хотя бы раз, пришел бы, поздравил с днем рождения или что-нибудь подарил, или мы поехали бы вместе кататься на велосипедах, или на матч, или в кино, или еще что-нибудь, – поделился он.

У меня так и вертелось на языке то, что его отец, может, четырнадцать лет даже и не знал, что он его отец. Но это прозвучало бы тоже не очень лестно для сына. Кроме того, Мануэль мог бы что-то заподозрить, а этим я ни в коем случае не хотел рисковать, по крайней мере, пока.

– Может, он просто не осмелился дать о себе знать, – ответил я.

– С чего бы он не осмелился?

– С того, что, может, боится, что вдруг не понравится тебе.

– Как он может мне не понравиться, если я его совсем не знаю?

– Верно. – Мне и в самом деле пора было закругляться с дурацкими вопросами.

– Но тебе ведь его иногда не хватает? – только и спросил я напоследок.

– Нет.

– Почему нет?

– Потому что тебе не может не хватать того, чего у тебя никогда не было, ведь ты даже не знаешь, что это такое, чего тебе не хватает.

– Верно.

Это было и впрямь разумно. Иногда у меня складывалось впечатление, что он умеет и знает куда больше, чем его отец.

– Да и маме он совсем не нужен, у нее достаточно других друзей, которые заботятся и обо мне.

Наверное, в этот момент он подумал – для примера – про меня.

– Вот ты, например, – сказал он.

От корней зубов до сердца

Когда я увидел Ребекку Линсбах, до меня впервые по-настоящему дошло, как много всего напроисходило за эти плотные полторы недели и как мало это отразилось на ее отношении ко мне. Эта женщина, которая казалась мне от визита к визиту все привлекательнее, интересовалась лишь крохотной частью моей личности, причем лишь разрушенной долей этой части, к которой и пробраться-то можно было лишь приборами убийства, и даже этот – скорее брутальный – частичный интерес имел сугубо профессиональную природу, если он вообще существовал вне моего воображения. Как бы то ни было, ей раз за разом удавалось уменьшить мой ужас перед страхом боли. И от несчастного восьмого или девятого зуба справа вверху в глубине, который долгое время обкрадывал мой сон, теперь я действительно с удовольствием мог отказаться.

Если это было ее принципиальное требование – не выстраивать с пациентами никаких вербальных отношений, которые выходили бы за пределы дентальной области, – то на сей раз она допустила грубую ошибку. Поскольку она спросила меня – разумеется, лишь между прочим, для перехода к прощанию, но мне-то какая разница:

– Как дела у вашего сына?

После чего я сознательно уставился на нее с таким замешательством, какое только мог изобразить, и тут она действительно моментально вспомнила тогдашнее опровержение Мануэля:

– Ах да, ведь вы же… Он ведь… Вы ведь… не отец, а только… лишь хороший друг его матери, которая в настоящий момент живет в Африке, если я правильно запомнила.

– Вы запомнили правильно, – ответил я. И тут же предпринял бегство вперед, к правде. – Не знаю, выдать ли вам тайну? – спросил я. Я не дал ей ни малейшего шанса сказать «нет», и она ради приличия кивнула. – Мануэль на самом деле мой сын. Только он об этом не знает. Да я и сам узнал об этом лишь пару месяцев назад. – Теперь у меня впервые возникло чувство, что она думает не только о зубах, но в этом непривычном деле она выглядела по-настоящему неумелой, так что мне пришлось быстро снять немного тяжести с ее хрупких плеч: – Извините, пожалуйста, что я докучаю вам своими личными делами.

– Нет-нет, вы мне нисколько не докучаете. Это всего лишь немного непривычно…

– Да, это непривычно. Я, признаться честно, и сам к этому еще толком не привык.

Тут она улыбнулась. Но я не сбился с намеченного пути. И ей, наверное, тоже было понятно, что после такой экскурсии в отцовство из зубного кабинета так просто, без комментариев, не выходят. И я рассказал ей, уложившись в пять-шесть быстрых фраз, как дошел до своего мальчика, вернее, он до меня.

– Да, вот какие шутки порой играет с нами жизнь, – сказала она.

Она была, я думаю, в целом мире единственным человеком, которому я эту потрясающую фразу смог простить в ту же секунду.

– Но теперь мы с моим мальчиком переживаем первый общий успех, – темпераментно добавил я.

– Да? – вяло удивилась она.

– Его друга по баскетболу Махмута должны были выдворить из страны в Чечню – после шести лет процесса легализации в качестве беженцев. К счастью, мы смогли этому воспрепятствовать.

Я форменным образом услышал, как в том небольшом пространстве ее мозга, которое не контролировалось зубным богом, пришли в движение шестеренки давно не используемого механизма.

– Как раз об этом в газете писали? – спросила она.

Люди, которые не работают в газете, любят говорить в единственном числе: «в газете», как будто во всем мире существует всего одна газета.

– Да, об этом много сообщалось в СМИ.

– И вы?.. – Это был как бы мой прорыв к успеху у нее – первый непритворный, не связанный с зубами интерес к моей персоне, который я не мог оставить неутоленным.

– Я журналист. Я писал очерк об этом в «Новом времени».

– А ваш сын и есть тот восхитительный мальчик, который написал о своем друге?

– Да, это Мануэль, – гордо сказал я, хотя он опять испортил мне всю картину, переключив внимание на себя.

Как бы там ни было, Ребекка не только явно читала «Новое время», что для наших стоматологов было скорее похвальным исключением, но она посмотрела на меня совсем другими глазами. Нет, в принципе, то были те же самые глаза, но она впервые взглянула ими на меня, и это вызвало у меня щекотание где-то в области двенадцатиперстной кишки, знакомое мне с прежних времен, когда тяжелые случаи влюбленности приключались у меня не реже гриппозных инфекций.

– И теперь семье можно будет остаться в Австрии? – спросила она уже с некоторыми зачатками почти что страсти.

– Да, пока можно.

– Это хорошо, – откликнулась она.