Читать книгу "Пелагия и красный петух - Борис Акунин"

Отвернулся.

Крикнул на подчиненных:

– Что разлеглись, мать вашу! Подъем!

Это он нарочно, про мать-то, поняла Пелагия.Чтоб поскорее ушла.

Странный человек. Трудно такому на свете жить.И с ним, должно быть, тоже трудно.

Поклонилась следователю в сердитую спину,вышла.

Ночевать решила на общинном дворе, в сарае.Там было не так душно, как в избе, да и, надо надеяться, без тараканов.

Поднялась по приставной лесенке на чердак,поворошила слежавшееся сено. Легла. Укрылась развернутым пледом. Велела себеуснуть.

Что проспит, не боялась.

Сарай был избран для ночлега еще и потому, чтов нижнем его ярусе квохтали куры. Попрыгивал там и бойкий петушок, судя помасти из потомков того самого, пещерного. Этот будильник проспать не даст:первым, послеполуночным криком разбудит, даст время и умыться, и собраться смыслями. А по второму кукареканью нужно будет поспешать к мельнице, на встречус Дуркой.

Было слышно, как во дворе запрягают иукладывают поклажу долининские подчиненные.

Пелагия повздыхала, слыша нервные, отрывистыеприказания Сергея Сергеевича. Зазвякала сбруя, заскрипели колеса. Экспедициятронулась в обратный путь.

Пелагия повздыхала еще немного и уснула.

И приснился ей страшный, греховный сон.

Страшные сны она, конечно, видела и прежде.Случались и греховные – редко какой монашке не снится стыдное. Владыкаразъяснял, что таких снов совеститься нечего и даже запрещал в них на исповедикаяться, потому что ерунда и химера. Нет в том греха, даже совсем наоборот. Еслиинок или инокиня в часы бодрствования гонят от себя плотского беса, тотзатаивается до сонного времени, когда у человека ослабнет воля, и тогда ужлезет из подпола в душу, ночным мышонком.

Но чтобы сон был одновременно и жуткий, истыдный – такого с Пелагией прежде не бывало.

Что самое поразительное, приснился ей вовсе неСергей Сергеевич.

Увидела Пелагия мертвого крестьянина Шелухина– таким, каким он сидел, привязанный к стулу. Вроде бы совсем как живой, а насамом деле мертвый. Глаза открыты и даже поблескивают, но это отнитроглицерина. И открыты они, помнит Пелагия, потому что веки на ватедержатся.

Присмотрелась она к покойнику и вдругзамечает: будто бы не Шелухин это? У того губы были бледно-лиловые и тонкие, ау этого сочные, ярко-красные. И глаза не совсем такие – глубже утопленные,колючие.

Точно не Шелухин, определила спящая. Похож, дане он. Мануил это, больше некому. И стоило ей про личность мертвеца догадаться,как тот вдруг зашевелился, перестал покойником прикидываться.

Сначала моргнул, но не враз обоими глазами, апо очереди – одним, потом другим, будто дважды подмигнул. Потом медленнооблизнул свои красные губы еще более ярким влажным языком. Вроде ничегоособенного – подумаешь, облизнулся человек, но ничего страшнее Пелагия в жизнине видывала и застонала во сне, заметалась головой по сену.

Мануил же раскрыл глазищи широко-широко, сталманить сестру желтым пальцем. И шепчет:

– Поди-ка, поди.

Ей бы бежать со всех ног, но странная силакачнула вперед, потянула к сидящему.

Твердая, грубая ладонь погладила обезволевшуюПелагию по щеке, по шее. Было и сладостно, и стыдно.

– Невестюшка моя, любенькая, – протянулМануил, выговаривая слова на строгановский лад.

Мужская рука стала гладить Пелагию по груди.«Христом-Богом...» – взмолилась черница. Палец пророка нащупал наперснуюцепочку, легко оборвал, отшвырнул крест в угол.

Тут, Мануил хихикнул, затряс бородой и,потешаясь, передразнил:

– Христом-Бооогом... У, курочка моя. Ко-ко-ко,ко-ко-ко. – Да как заорет во всю глотку. – КУККА-РЕ-КУУУУ!!!

Пелагия, подавившись воплем, вскинулась.

Внизу истошно голосил петух.

О, Господи!

Стало тихо

В темноте зашуршало, зацокало. Это крикунхлопал крыльями, щелкал по перекладинам когтями – карабкался к Пелагиизнакомиться.

– Ну здравствуй, здравствуй, – сказала монашкапосетителю, который разглядывал ее, склонив хохластую голову на сторону.

– Ко-ко, – оценивающе молвил петушок.

Кажется, Пелагия ему понравилась. Он подошелближе, бесцеремонно тюкнул клювом в обтянутое черным сукном колено.

– И ты туда же, – упрекнула его сестра.

В тусклом свете луны, просачивавшемся сквозьдырявую крышу, разглядеть пернатого в деталях было трудно. Да и что егоразглядывать? Петух как петух.

– Ах ты, Петя-Петушок, масляна головушка,шелкова бородушка, – слегка дернула его за мясистую бородку инокиня.

Петух отскочил, но недалеко.

– Когда во второй раз кричать будешь? Скоро? –спросила сестра.

Не ответил.

Она спустилась во двор, к колодцу. Ополоснулалицо, расчесала волосы – благо стесняться некого.

Все небо покрылось звездами. Пелагия каквзглянула вверх, так и застыла.

Петушок был тут как тут. Вскочил на колодезныйсруб, тоже задрал голову. Может, ему показалось, что по небу рассыпанозолотистое пшено. Он перескочил повыше, на колодезный ворот, вытянул шею, но дозернышек все равно не достал. Сердито заквохтал и снова:

– Куккарекууу!!!

Чем привел Пелагию в недоумение. В каком этосмысле он кукарекал? По своим петушьим часам или просто так, от досады? Можноэтот крик засчитать как «навтора» или нельзя?

Но в других дворах тоже закричали кочеты.Значит, пора.

Пока пересекала луг, луна зашла. Сделалосьсовсем темно, как и положено перед рассветом.

Тропинка еле серела во мраке, а каждый шаготдавался гулом. Сначала монахине даже показалось, что сзади кто-то идет, нопотом сообразила – эхо. Она и не знала, что эхо бывает на открытомпространстве. Может быть, от особенной прозрачности воздуха?