Читать книгу "Пелагия и красный петух - Борис Акунин"

– Откель жа такому ишшо взяться? – удивиласьДурка. – А и сам мне про то толокал. Толь не побегла я. Потому он не велел. Яишшо ране таво с им просилась – мычала «возьми меня, возьми». Боялась, непроймет, меня окроме бабани никто не пронимал. А он пронял. «Рано, грит, тебе вСвяту Землю. Бабаня без тебя как? Вот ослобонит тя Господь, тады ко мнеприходи. Ждать буду».

Лишь теперь, с запозданием, Пелагиясообразила, что девчонка, пожалуй, привирает или, выражаясь мягче, фантазирует.Придумала себе сказку и тешится ею. А, с другой стороны, чем ей, бедняжке, ещетешиться?

Пелагия погладила Дурку по голове.

– Почему ты молчишь? В деревне тебя считаютнемой и полоумной, а ты вон какая умница. Потолокай с сельчанами, к тебе иотноситься станут по-другому.

– С кем толокать-то? – фыркнула Дурка. – И обчем? Я толь с бабаней толокаю, тихонько. Кажный вечор. Про Мануила ей сказываю,а она слухат. Отвечать не могет, без языка лежит. Когда я малая была, бабанямне, бывалот, толокает-толокает, а я, дура, мычу. Теперя наспрот (наоборот). Ятолокаю, бабаня мычит. Плохая она, помрет скоро. Схороню, тады ослобонюсь. Ипойду к нему, к Амануилу. В Святу Землю. Толь сыперва (сначала) подрасту,девкой стану. На что ему малая девчонка? Годок-другой ишшо обождать надо.Гли-ко-ся, у меня чаво, – с гордостью сказала Дурка и распахнула ворот драногоплатьишка – показала едва-едва набухающие грудки: сначала одну, потом вторую. –Вишь? Скоро я девкой стану?

– Скоро, – вздохнула Пелагия.

Обе замолчали, каждая думала о своем.

– Слушай, – сказала монахиня, – а могла бы тыпоказать мне ту череву? Ну, где ты Мануила нашла?

– Чаво, покажу, – легко согласилась Дурка. –Как кочеты навтора (во второй раз) проголосят, сызнова к мельне приходи. Сведу.

Стыдный сон

До петушьего крика, который, согласно законуприроды, должен предшествовать рассвету, было еще долго, часов, пожалуй, пятьили шесть, так что следовало как-то определиться на ночлег.

Пелагия вернулась к общинной избе, чтобыспросить у старосты, где можно заночевать.

В доме горели окна, и монахиня, прежде чемвойти, заглянула в одно из них.

Старосты в горнице не было. За дощатым столомсидел в одиночестве Сергей Сергеевич, а по лавкам вдоль стен улеглись остальныеучастники экспедиции.

Из этого было понятно, что изба выделенаследователю и его команде под ночевку. И то – где ж их еще размещать? Гостиницев Строгановке взяться неоткуда.

Довольно долго сестра стояла неподвижно, глядяна Сергея Сергеевича.

Ах, какое лицо было у следователя, когда ондумал, что никто его не видит! Ни насмешливости, ни сухости.

Лоб Долинина был пересечен страдальческимиморщинами, у рта пролегла трагическая складка, а глаза сияли подозрительно ярко– уж не от слез ли?

Вдруг Сергей Сергеевич уронил лоб наскрещенные руки, и его плечи задрожали.

До того его было жалко – слов нет. Вот ведькакую муку несет в себе человек, а не гнется, не ломается.

И монахиня поймала себя на том, что ей оченьхочется прижать русую голову страдальца к груди, погладить измученное чело,стряхнуть слезы с ресниц.

Да полно, испугалась вдруг она, жалость лиэто? А если нет?

Если быть с собой до конца откровенной, совсемначистоту, из-за чего она так легко согласилась ехать с Долининым в Строгановку?Только ли в расследовании и защите Митрофания дело?

Нет, матушка, понравился тебе петербургскиймастер сыска, уличила себя инокиня. А еще ты, грешница, почувствовала, что исама ему нравишься. Вот и захотелось побыть с ним рядом. Или не так?

Так, повесила голову Пелагия, истинно так.

Вспомнила, как стиснулось сердце, когда онсказал ей невозможные слова – про то, что другой такой на свете нет, и не будьона монашка...

Ах, стыдно! Ах, нехорошо!

И хуже всего то, что страшным своим рассказомпро серную кислоту Сергей Сергеевич задел в сердце какую-то струнку. Ничего нетопасней этого – когда в женском сердце, содержащемся в неукоснительнойстрогости, можно даже сказать, зажатом в ежовой рукавице, вдруг тонко зазвучитнекая, казалось бы, давно и навсегда оборванная струнка...

Перепугалась черница так, что зашепталамолитву об избавлении от искушения.

Испуг породил решительность.

Пелагия поднялась на крыльцо, вошла в сени ипостучала в дверь горницы. Подождала несколько времени, чтобы Сергей Сергеевичуспел распрямиться, стереть слезы, и переступила порог.

Долинин поднялся ей навстречу. Совладать слицом не сумел – смотрел на инокиню с изумлением и чуть ли не страхом, словнобыл застигнут на месте преступления. Это лишний раз убедило ее в правильностирешения.

– Вы вот что, – объявила Пелагия. – Вы неждите меня. Возвращайтесь, нынче же. Что вам тут маяться? Вижу, вы даже спатьне можете. Я останусь в Строгановке на денек-другой. Раз уж, благодаря вам,оказалась в этой глуши, займусь своим прямым делом. Я как-никак школьнаяначальница. Осмотрюсь, поговорю с крестьянами, со старостой. Может, отдадут мнедевочек, какие поменьше, на обучение. Что им здесь в невежестве расти?

Подумалось: а ведь верно, и непременно нужнобудет Дурку забрать, а бабушку ее можно пристроить в монастырскую больницу.

Была уверена, что Долинин станет отговаривать,даже горячиться.

Однако следователь смотрел на нее молча, непроизносил ни слова.

Неужто понял истинную причину, ужаснуласьПелагия. Наверняка догадался – ведь человек он умный, тонкий.

Отвела глаза, а может быть, даже и покраснела.Во всяком случае, щекам стало горячо.

Сергей Сергеевич сухо, через силу вымолвил:

– Что ж... Может, так и лучше... – Изакашлялся.

– Это ничего, – тихо, ласково сказала емуПелагия. – Ничего...

Никаких других слов позволить себе не могла,да и этих бы не следовало. То есть в самих словах, совершенно невнятных,предосудительности не заключалось, но тон, которыми они выговорились, конечно,был непозволителен.

Долинин от этого тона дернулся, глаза блеснулизлобой, чуть ли не ненавистью.

Буркнул:

– Ну, прощайте, прощайте.