Читать книгу "Как я свалила из Германии обратно в Россию - Лидия Штерн"

– Ты что, собрался ехать в таком виде? – изумилась я.

– А что здесь такого? – возмутился мой супруг, поддернув шорты еще выше. – Чем тебе не нравится?

– Ты в них на серо-буро-малинового петуха похож! – продолжал смеяться Саша, но я посмотрела на него с укоризной.

Глядя на нас, молодых и веселых, Ханс тоже начал улыбаться, но все равно не понимал, что же здесь смешного – шорты хоть и старые, но крепкие. Да и на нем сидят неплохо.

В эти жаркие дни никому не хотелось ссориться. Лето и солнце сделали свое дело – наши отношения с Хансом стали теплее. Все вместе мы ездили в лес, на озера, а нагулявшись, шли в ресторан или прятались от жаркого утомляющего солнца в тени гостеприимного, великодушного леса.

Вскоре график работы у меня изменился, и я стала работать «блоками»: пять-шесть дней работа, потом три-четыре, реже пять, выходных дней. Это было очень удобно, потому что все свободные дни я могла проводить в Бад-Липшпринге.

На время моего контракта в Ганновере мудрый Генрих посоветовал мне организовать поездку Саши в лагерь. «Во-первых, – сказал он, – ты не будешь напрягать старика домашними хлопотами и заботой о Саше. А во-вторых, учитывая возможность контактов со сверстниками, лагерь пойдет ему только на пользу! Он еще лучше выучит язык, да и новыми друзьями сможет обзавестись».

Относясь с уважением к дельным советам Генриха, я нашла такой план оптимальным для всех членов семьи.

Глава 35

Горячее лето 2000 года. «Я долго ждал твоей любви!»

В середине июня Саша уехал в лагерь отдыха в Голландию. Я была рада освободить от забот своего пожилого супруга. Но старик, похоже, воспринял это совсем иначе.

Не успела я отправиться на работу в Ганновер, как старик расхныкался, совсем расклеился… Наши телефонные разговоры теперь были пропитаны недовольством Ханса, а в его фразах я чувствовала детскую растерянность. Я, как могла, подбадривала мужа, напоминала, что работа в Ганновере не на всю жизнь, а только на несколько месяцев. И это для моего жизненного, профессионального опыта очень важно!

Ощущая себя одиноким и боясь этого самого одиночества, как чумы, Ханс чувствовал себя брошенным, потерянным, никчемным. Но и этого мало. Старик позднее признался мне, что вот он дома сидит, сидит… а в голове у него крутятся и крутятся мысли, мол, там, в Ганновере, вокруг меня – молодые мужчины.

Хансу и в голову не приходило, что я находилась на работе, которая хоть и доставляла радость, но была при этом чистым сгустком стресса: ежедневно выставку посещали сотни тысяч гостей! К этому прибавлялась обязанность руководить своей командой, проводить ежедневные брифинги, быть в курсе всех новостей, разбирать жалобы гостей и организовывать встречи потерянных родственников. Работы была уйма, и я не понимала, как мне организовать свое свободное время после смены. С одной стороны, мне хотелось познакомиться с павильонами представленных стран и их культурной программой. С другой – из-за насыщенности рабочего дня я жаждала тишины и покоя.

Приезжая домой, в Бад-Липшпринге, я встречала все возрастающую угрюмость и недовольство мужа и холодные, осуждающие взгляды семьи Кляйн.

Ханс изводился от одиночества и безумных фантазий. В отчаянии он жаловался соседям, а те проявляли наряду с любопытством безмерную долю сочувствия к господину Мюллеру. Я слышала за своей спиной их горячее перешептывание: «Бедный! Все его бросили! А эта русская – просто нелюдь! И зачем он только на ней женился? Она ведь совсем не занимается семьей! Уехала куда-то… И сына не видать…»

Ханс изливал душу и своему брату Хуберту, который был полной его противоположностью. Циничный и высокомерный фриц, он мог из ничего раздуть скандал. Бывший предприимчивый торговец, умел зарабатывать деньгиОн был рад вступиться за старшего и такого показательно скромного братишку!

Пообщавшись с братом, Ханс терял чувство меры и справедливости не по дням, а по часам. Он придирался к мелочам. Терроризировал меня в редкие выходные, не считаясь с моей нагрузкой на работе или обыкновенной усталостью.

Когда Саша вернулся из лагеря, мы втроем поехали в cвой любимый ресторан. Обед, прогулка, традиционное фотографирование – все было приправлено искусственной радостью общения. Ханс был угрюмым и, казалось, только искал повода укусить меня, насолить мне.

По приезде домой я приготовила чай. Все сидели в гостиной, и мне показалось, что, несмотря на напряжение Ханса, воскресенье проходит спокойно. Неожиданно позвонила моя приятельница. Олю и ее сына Андрея Ханс знал лично – они уже бывали здесь в гостях. По сути, это был самый обычный телефонный разговор двух подруг. Но я видела напряжение мужа и не стала затягивать болтовню. Не успела я положить трубку, как Ханс взорвался:

– Что себе позволяет твоя подруга? Она не знает, что сегодня воскресенье? Ей не известно, что у тебя семья? Это что, нормально?

Саша испуганно смотрел на старика. Я молчала, не знала, что сказать. А Ханс, поднявшись из-за стола, продолжал:

– Это что за отношения? А? Я себе свою жизнь не так представлял. Нет… Я себе совсем другое представлял! – уже не говорил, а кричал, бегая в ярости по квартире…

Брат Ханса Хуберт, алчный, циничный, с хватками фашиста, не гнушался никаких методов, чтобы опорочить меня. Наслушавшись тоскливых рассказов своего старшего брата о семейной жизни, Хуберт терпеливо корпел над «сценарием», который в разгар лета 2000 года вырос в обвинение, сделавшее из меня величайшую преступницу всех времен и народов.

В следующий мой приезд Ханс уже не говорил по телефону с братом так, как раньше, – при мне, передавая от последнего привет. Нет. Я стала теперь враждебной стороной, и для разговора с Хубертом муж уходил в свою комнату, втайне докладывая своему руководителю последние новости и актуальную информацию. Из обрывков их разговоров я поняла, что Ханс ездил к брату, который волею судьбы жил под Ганновером, совсем близко от места моей работы.

Если раньше Ханс повторял: «Зачем я вообще женился? Зачем? Не для того же, чтобы сидеть в доме одному!» – и я понимала, что все обиды его вызваны одиночеством, то теперь все изменилось.

Когда Саша (спасибо Генриху!) уехал отдыхать на Балтийское море и мы с Хансом сидели на кухне одни, его вдруг опять прорвало:

– Я долго ждал твоей любви. Очень долго! С меня хватит! Я больше ждать не буду!

Я не сразу поняла, что он имеет в виду, но Ханс объяснил:

– Ты в курсе, что наш брак не может быть признанным… если у нас нет секса?

Больше всего меня поразило не сказанное, а то, что Ханс, вероятно, наученный братом, стал употреблять новые слова, прежде им никогда не используемые. При этом он почти как Хуберт почесывал руки от радости, а его задорные глазки по-чертовски блестели, когда он представлял, сколько еще наслаждения в этих отношениях ему откроется, если он достигнет своей цели: запугать меня!

– Успокойся, Ханс, – сказала я. – Ты знал, что я еду работать в Ганновер, а не гулять. Мы об этом уже говорили. И ты дал мне согласие на работу. Я же не могу все это просто бросить! Я подписала контракт. Это ответственность и мое будущее. Твой адвокат говорил: я могу и должна зарабатывать деньги сама. Я это делаю.