Читать книгу "Александрия. Тайны затерянного города - Эдмунд Ричардсон"

стеклянный кувшин в два фута шириной. Повелел проделать в днище кувшина дыру, чтобы туда пролезала голова человека. У меня был план: погрузиться и самому увидеть, что есть на дне морском… Повелел сделать толстую цепь длиной почти две тысячи футов, приделал ее конец к клетке и приказал своим людям не вытягивать меня, пока цепь не начнет дрожать.

«Опустившись на дно морское, – сказал я им, – я качну кувшин. Тогда и тащите меня на поверхность».

Все было готово. Я залез в стеклянный кувшин, готовый испробовать невозможное[359].

Сегодня в высоких сумрачных галереях Индийского музея в Калькутте пылятся в темных деревянных витринах окаменелости и динозавры, смотрят из-под стекла мумии, прячутся в полутьме кувшины, полные невесть чего. Этот музей – одна из величайших и причудливейших сокровищниц мира, викторианская фантазия с зелеными лужайками, колоннадами и моллюсками, которую полощут муссонные ливни. Александру Македонскому версии Фирдоуси здесь отведено почетное место: на множестве живописных картин времен Моголов запечатлено в золотых, изумрудных и синих тонах восхищение Александра перед многообразием мира. То у него на глазах изобретают зеркала, то он присутствует при дебатах индийских философов.

Но у Фирдоуси неутолимая жажда знаний постепенно губит Александра. Его маниакальное стремление разгадать все тайны, отыскать все утраченные сокровища и увидеть каждый уголок мира не может быть утолено. В древнегреческом языке для одержимости этого рода есть специальное слово – Πόθος, «потос». Оно обозначает сильнейшее вожделение, разрывающее сердце. Желание невозможного. Чтобы понять Александра Македонского, надо понять его потос: то, что раз за разом подталкивало его к невероятным шагам, то, что заставляло его идти за своей мечтой на край света и даже дальше.

Для греков потос был не просто одержимостью, а тем, что неизбежно заводит слишком далеко: одновременно желанием, вожделением и сожалением. У Фирдоуси Александр в конце концов понимает, что он всего лишь человек: его мечтам нет конца, но его силы и его время конечны.

* * *

30 апреля 1834 года мир обратил наконец внимание на искания Чарльза Массона.

Калькутта, город книг, находится на восточной оконечности Индии, на реке Хугли, притоке Ганга, в Бенгалии. Столетиями Бенгалия остается одним из интеллектуальных центров мира. Пока британские клерки потели и ворчали в залах Форта Уильям[360] и в слоноподобном Писательском доме, поблизости, в книжных лавках Боубазара, бурлила жизнь куда более своеобразная. Ученые бенгальцы, днями переводившие для англичан, собирались по вечерам, чтобы обсуждать поэзию и философию, историю и легенды. Одним из немногих мест, где встречались миры бенгальцев и британцев, было низкое белое здание на Парк-стрит, рядом с волнистыми лужайками Мейдана, огромного парка в центре Калькутты. Там размещалось Азиатское общество Бенгалии, калькуттская кунсткамера.

Если бы действующие лица викторианского комического романа решили создать научное общество, то оно получилось бы похожим на Азиатское общество Бенгалии. В апреле 1834 года там бились над проблемой заблудившейся мумии. Ее подарил Обществу лейтенант британской армии Арчибальд. Но доставить ее из Египта в Калькутту оказалось непростой задачей. Степень ее разложения была так велика, что на первом же корабле, куда Арчибальд сунулся, ее отказались принять. Лейтенант остался со своим злосчастным грузом в порту, не зная, как быть. В конце концов британский военный корабль согласился доставить мумию в Бомбей, откуда ее еще надо было довезти до Калькутты. Тем временем на мумию неумолимо действовали жара и влажность. После без малого 4000 лет она распространяла невероятное зловоние. (Ныне сокровища Азиатского общества составляют сердце калькуттского Индийского музея. Недавно там вышла из строя система вентиляции, и мумия опять начала гнить: по свидетельству Times of India, «посетителям приходилось зажимать от вони носы»[361].)

После того как мумию подготовили к транспортировке, наступила тишина. Доктор Джеймс Джерард, британский путешественник, встречавшийся в Кабуле с Массоном, переправил в Общество его письмо. «Я не имел возможности, – покаянно писал Массон, – предпринять подобное исследование, без понятия, на каких авторов следовало бы ссылаться, отчего был вынужден черпать из собственной памяти те крохи сведений, что сохранились там от прежнего чтения; я не ожидал, что последующие жизненные обстоятельства принудят меня к этому»[362]. Однако, говоря о своих баграмских находках, он не мог скрыть гордости. «Вид монет и надписи на них, естественно, побудили меня еще ревностнее повести раскопки и, невзирая на недоверие тех, кто их находил, продолжить коллекционирование. На сегодня [28 ноября 1833 года] я уже располагаю 1865 медными монетами, а также 14 золотыми и серебряными»[363].

На основании увиденного Массон предполагал, что «на равнине Баграма ежегодно находят не менее 30 000 монет, а возможно, и гораздо больше». Независимо от того, являлся ли Баграм Александрией, писал он, это – место чудес, готовое делиться своими тайнами, «второй Вавилон»[364]. С расстояния многих сотен километров он обращался к собранию людей, с которыми никогда не встречался, со словами, способными задеть их за живое: «Последние пять-шесть лет в центре моего внимания находятся древности Центральной Азии… Невзирая на сложные обстоятельства, я сделал много открытий, которые рано или поздно, с Божьей помощью, предам огласке. Я буду трудиться и впредь, вопреки неизбежным повреждениям и потерям»[365].

Аплодисменты были такими громкими, что их отзвуки должны были долететь до Кабула.

В начале 1834 года жизнь в Кабуле была уже не такой мирной. Шуджа-Шах, засидевшийся в изгнании афганский правитель, напомнил о себе. Год назад он покинул Лудхияну на севере Индии в надежде вернуть себе трон. «Кабул, – писал Массон, – взволнован тысячью слухов о приближении Шуджа-Шаха»[366]. Письма Шуджи ходили по рукам. К событиям имел отношение даже Харлан, находившийся в сотнях километров оттуда: его слуга возил по «шесть-семь писем» от Шуджи к Хаджи-Хану и обратно[367].

По мере приближения Шуджи его армия увеличивалась, а по мере увеличения армии становились злее его письма. «Презренные псы, вы смеете диктовать условия своему господину? Волей Аллаха я нанесу вам такой удар, что он послужит примером всему миру, – писал он. – Единственный способ обращения с бешеной собакой – набросить ей на шею веревку. Вы задумали на меня напасть? Добро пожаловать, я готов вас встретить и не испытываю страха. На все воля Аллаха, страна будет принадлежать победителю»[368].

Официально Ост-Индская компания не имела отношения к походу Шуджа-Шаха. Когда в предыдущие разы он пытался отвоевать престол, в Калькутте лишь пожимали плечами. «Что касается утверждений, которые Шуджа-Шах, очевидно, пытается поддержать, – писал один из местных чиновников в 1816 году, – будто бы британское правительство намерено вступиться за его дело, Его Светлость полагает необходимым предостеречь от любых попыток поддержать таковые сообщения»[369]. «Мне докладывают, что он [Шуджа] сумел широко распространить мнение, будто бы британские власти