Читать книгу "Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон"

ней являлся перекупщик, приобретавший продукцию ее пасеки. В те дни в дверях ее кладовой висел большой муслиновый мешок с кусками сот, мед из которых стекал в большую красную кастрюлю, стоявшую внизу, а дети из «крайнего дома» ждали у ее порога, чтобы увидеть, как торговец медом выносит на улицу и взвешивает цельные соты. Однажды – то был незабываемый год – он вручил каждому из них по истекающему густым веществом кусочку сот. Он никогда больше этого не делал; но ребята всегда ждали, ибо надежда почти так же сладка, как мед.

Когда Лора была маленькой, возле их коттеджа находился дом одного холостяка. Он принадлежал Майору, который, как свидетельствовало его прозвище, когда-то служил в армии. Он побывал во многих странах, а затем вернулся на родину, чтобы обзавестись домом и жить одинокой, скромной, по-солдатски упорядоченной жизнью. Все шло хорошо, пока Майор не стал стар и немощен. Даже и тогда он несколько лет справлялся своими силами, потому что имел небольшую пенсию. Затем старик заболел и провел несколько недель в оксфордском лазарете. До того, как его туда отправили, за ним ухаживала мать Лоры, поскольку у него не было ни родных, ни близких друзей; она помогла ему со сбором тех немногих необходимых вещей, которые ему надо было взять с собой. Женщина навестила бы его и в больнице, будь у нее такая возможность; но у нее было туго с деньгами, да и дети слишком малы, чтобы оставить их одних, поэтому она написала Майору несколько писем и еженедельно посылала ему газету. Это, как она говорила, «самое малое, что можно сделать для несчастного старика». Но Майор повидал мир и знал его нравы, а потому не воспринимал эти маленькие проявления доброты как нечто само собой разумеющееся.

Он вернулся домой из больницы поздно вечером в субботу, когда дети уже легли спать, и на следующее утро Лоре, пробудившейся на рассвете, почудилось, что у нее на подушке лежит какая-то странная вещь. Она задремала, потом опять проснулась. Вещица по-прежнему лежала там. Это была маленькая деревянная шкатулка. Девочка села в постели и открыла ее. Внутри оказался набор кукольных тарелочек, а на них – блюда из расписного воска: отбивные с зеленым горошком и молодым картофелем и пирог с джемом, украшенный решеткой из теста. Откуда все это взялось? Ведь сейчас не Рождество и не ее день рождения. Потом проснулся Эдмунд и воскликнул, что нашел машинку. Это была крошечная жестяная игрушка, возможно стоившая не больше пенни, но восторгу мальчика не было предела. Потом в детскую вошла мама и объявила, что подарки привез из Оксфорда Майор. Ей он подарил маленький красный шелковый платок, какие в то время носили на шее под пальто для тепла. Это было до появления меховых воротников. Отцу досталась трубка, младенцу – погремушка. Невероятно! Чтобы кто-то о них подумал! Получить подарки – и какие подарки! – от человека, который им даже не родственник! Хорошему, доброму Майору уже никогда не грозила опасность быть забытым семьей из «крайнего дома». Мама стелила ему постель и убиралась в его комнате. Всякий раз, когда на ужин было нечто особенное, Лору посылали к нему с накрытым тарелкой блюдом. Девочка стучалась в его дверь, заходила и застенчиво, как всегда, лепетала:

– Простите, мистер Шерман, мама спрашивает, не хотели бы вы немного того-то и того-то?

Но Майор был уже слишком дряхл и недужен, чтобы жить одному, даже с той помощью, какую оказывали ему мама Лоры и Эдмунда и другие отзывчивые соседи. Настал день, когда доктор вызвал попечителя о бедных. Старик серьезно болел, родных у него не было. Существовало лишь одно место, где ему обеспечили бы должный уход: лазарет работного дома. Решение было разумное. Майор был не в состоянии о себе позаботиться; у него не было друзей и близких, способных взять на себя эту обязанность; работный дом был для него наилучшим местом. Но эти люди совершили одну ужасную ошибку. Они имели дело с человеком умным и сильным духом, а обращались с ним, как со слабоумным дряхлым стариком. С ним не посоветовались, ему не сообщили о принятом решении, а приказали возчику на телеге прибыть следующим утром к дому Майора и подождать поодаль, пока эти двое в докторской двуколке подъедут к его порогу. Когда доктор и попечитель вошли, Майор только что оделся и водворился в кресле у камина.

– Сегодня чудесное утро, и мы пришли, чтобы отвезти вас на прогулку, – весело объявил доктор, и, несмотря на протесты старика, на него быстро надели пальто, через несколько минут вывели из дому и посадили в телегу.

Лора видела, как возчик хлестнул лошадь кнутом, и телега тронулась; потом она всегда жалела об этом, потому что, как только Майор сообразил, куда его везут, этот старый солдат, независимый одиночка, добрый друг семьи, повалился набок и заплакал, как ребенок. Он был сломлен. Но ненадолго. Не прошло и полутора месяцев, как Майор вернулся в приход, и все его невзгоды закончились, ибо вернулся он в гробу.

Поскольку родных, которых обязаны были оповестить, у него не было, в Ларк-Райзе не знали, на какое время назначили похороны, иначе, без сомнения, некоторые из его бывших соседей непременно явились бы на кладбище. Как бы там ни было, Лора, стоявшая в стороне от могил с молочным бидоном в руке, оказалась единственной очевидицей погребения, и то совершенно случайно. Никто не следовал за гробом в церковь, а девочка была слишком застенчива, чтобы приблизиться; но, когда гроб вынесли и понесли к выкопанной могиле, его уже провожала немолодая дочь священника с раскрытым молитвенником в руке и выражением кроткой скорби на лице. Она едва знала Майора при жизни, потому что он не посещал церковь, но увидела из окна, как привезли одинокий гроб, и поспешила в церковь, чтобы хоть один человек на земле мог с ним попрощаться. Когда в последующие годы Лора слышала пренебрежительные отзывы о дочери священника (ее и саму частенько раздражала назойливость этой женщины), то вспоминала ее благородный поступок.

Бабушка и дедушка детей из «крайнего дома» жили в забавном маленьком коттедже в полях. Это было круглое строение, сужавшееся кверху, поэтому на первом этаже было две комнаты, а на втором только одна, представлявшая собой нечто вроде мансарды с наклонным потолком. Сад не примыкал к дому, а находился за высокой живой изгородью по другую сторону ведущей к коттеджу дороги. Он был засажен смородиной, крыжовником, малиной и старыми морозостойкими цветами, одичавшими и буйно разросшимися,