Читать книгу "Переполох на загонах - Платон Головач"

на печурку. В кувшин бросила малиновых веток.

— Вот и гости,— опять заговорил хозяин.— Ты это, Панас, надолго или скоро и поедешь?

— Наверное, с месяц пробуду, а может, и больше,— ответил Панас.

— Аж месяц? Ого! — удивился хозяин и, помолчав, несмело, вопрошающе проговорил: — Так, наверное, всех уже в колхозы загонять буде­те? — спросил и насторожился, ожидая, что ответит Панас.

— Загонять мы никого не будем,— ответил Панас.

Хозяин не поверил.

— Не будете?.. Так зачем же аж на месяц ты?.. Значит, ты по этой линии приехал. Тебя от самой власти прислали или как? Значит, и власть приказывает, это, в колхозы идти?.. Бог его знает, что это будет, как это оно...

— Лучшая жизнь будет, дядька.

— Лучшая? А кто это энает, что она лучшая будет?

— Мы знаем, люди знают.

— Люди... А мы вот что-то его, лучшего того, и не видим. Так вот люди начали подниматься понемногу, а те­перь что ж, ни к чему пойдет...

— Неправда. Только так и достигнем лучшего, только так и поднимемся.

— Может, может...

— Он больше всех колхоза боится,— сказал Камека,— как только заговоришь, он ни близко.

Хозяин промолчал. Панас улыбнулся. Взгляд его встре­тился с взглядом Галины. Она сидела на скамеечке у печи и, вслушиваясь в разговор, кивала головой и улыбалась на слова свекра. Панас сказал, улыбаясь Галине:

— Чего бояться. Вот соберемся, поговорим, и дядька первым в колхоз запишется.

— Не-е-ет!..— откликнулся хозяин,— я первым не за­пишусь. Погляжу, как уже там будет, если уж на то по­шло, а тогда может быть... Я хочу век свой еще по-старому пожить, как мои родители жили...

— Чтоб не гневить бога жизняй,— вставила свое заме­чание хозяйка. А хозяин, помолчав, закончил свою мысль.

— А это пускай уж молодые, как хотят, головы свои крутят. Выделю сыну долю, и пусть идет себе, если хочет, а я уж так доживу свой век... Может, молодым и лучше оно будет...

В печурке ярко пылала смолистая сухая лучина. Из узкого выгнутого горла кувшина пошел пар. Вода в кув­шине забулькала, пузыри дошли до верху, закружились в узком кувшиновом горле, и закипевшая вода ручейком полилась на печурку, зашипела, пенясь на горячем ме­талле. А за окном, где-то в заборе, давно уже завяз ве­тер метельный и глухо, зло свищет и сыплет в освещенное окно охапки мелкого снега.

* * *

С собрания в соседней деревне Панас в Терешкин Брод попал как раз на вечеринку.

В большой, просторной Ашуркиной хате было душно, накурено, тесно.

Стол из хаты вынесли в сени, и на столе в сенях сидел хлопец с девчиною. Прикрывая девчину полой кожуха, хлопец прижимал ее к себе и, затянувшись папироской, пускал ей в лицо табачный дым. Девчина отворачивала лицо, стремилась руками выбить у хлопца изо рта папи­росу, а он удерживал ее руки, опять затягивался папиро­сой и обдавал ее лицо дымом.

— Привыкай,— сказал хлопец, заметив Панаса.— В колхозе всем равенство будет, все курить будем.— И за­хохотал. А затем обратился к Панасу: — Правда, това­рищ, а?..

Панас глянул на него, но ничего не ответил и вошел в открытую дверь хаты. И, стоя на пороге, услышал, как хлопец сказал вслед ему:

— Ишь, сволочь, уже и говорить не хочет... Уговари­вает хлопцев ячейку комсомольскую организовать.

У двери, у окна напротив печи стайками стояли при­одетые по-воскресному девчата, ждали, пока пригласит хлопец на танец. Возле них терлись отплясавшие с потны­ми лбами хлопцы и много курили. У стен на лавках сидели парами девки и хлопцы, смотрели на танцующих и о чем-то шептались. В самом углу хаты, под иконами, сидели музыканты. Пьяный гармонист рывками, широко, на весь мех, растягивал гармонь и, не торопясь, перебирал огру­бевшими и тонкими пальцами белые, пожелтевшие пуго­вицы голосов. Гармонь удивленно, широко раскрывала складки своих мехов, тонко вскрикивала и опять собирала их, чтобы развернуть еще шире. А гармонист перебирал пальцами пуговицы голосов и, склоняя низко к гармони вялую от вина голову, вслушивался в ее дыхание, и казалось, что за ее крикливой музыкой он слышит другую, внутреннюю ее музыку, более благозвучную, одному ему понятную. Рядом, тяжело вздыхая, охал барабан и часто, взволнованно бренчал навешанными на его лубок жестян­ками.

Гармонь тяжело вздыхала, развертывая свои складки и выгибаясь, выкрикивала давно привычные для нее «тим-там, тим-там, тиль-лиль, лим-там, тим-там, тпм-там, тим-там-там».

А на середине хаты густо кружились вспотевшие пары, мерно выделывали ногами несложные «па», тяжело ды­шали, утирали пот грязными платочками и опять кружи­лись, а после танца хлопец вел девчину через круг в сени, чтобы остыть. На пороге Панаса встретил хозяин. Поздо­ровался.

— Гуляют,— он показал на молодежь,— а про жизнь мало думают, им хоть бы что, недалеко ушли от родите­лей... Трудно с нашими людьми сделать что-нибудь...

Вышли в сени. Хозяин искал ведро, чтобы напоить ко­рову. А стоя с ведром, добавил:

— Если бы чаще, разве, к нам ездили или чтобы близ­ко где ячейка была, а так мало толку...

В сени из хаты вышла Галина.

— Ты здесь уже? — спросила она.— Ловкий! И на со­брании, наверное, побыл, и на вечеринку успел.

— А как же,— ответил Панас,— не одними же собра­ниями мне жить.

Вышли во двор. Галина сказала:

— Петро хороший человек, он тебя очень любит и не против колхоза, но боится, затукают потом люди. И он не один такой...

Хозяин открыл сарай. Ворота скрипнули, упали аж до стены и повисли на стояке, открыв холодную темную пус­тошь просторного сарая. Сарай старый, стены на середине опустились ниже, наверное, подгнили стропила, и от этого осела, прогнулась на середине крыша.

Из сарая вышла к колодцу бурой масти корова, стала у корыта и молчаливо смотрит куда-то за двор, пить не хочет. У коровы обвис живот, спина вогнулась и отчетли­вей проступили на спине кости, а на боку обвислый живот натянул шкуру, и из-под нее, выгибаясь, торчали худые коровьи ребра.

Недавний ветер сорвал с крыши как раз на середине целый кусок струхлевшей, старой соломы и обнажил меж­ду стропилами посиневшие, сухие, старые осиновые латы. Снега на крыше нету, и латы на бурой дряхлой соломе торчат голыми почерневшими ребрами.

— Имущество...— словно про себя, произнес Панас.— И в большинстве у вас такое, а в колхоз их на веревке надо тянуть... И почему такие странные у вас люди? — спросил он.— Неужто не верят, что в колхозе лучше бу­дет