Читать книгу "Переполох на загонах - Платон Головач"

слу­чилось...

— Я не обедал еще,— ответил Панас,— пойду пообе­даю... А у тебя кожух добротный...

— А что из этого?

— А так, ничего, хорошо было бы в нем поехать в де­ревню.

— Вон куда ты гнешь! Подумаю, может, и дам тебе, если ничего теплого у тебя нет.

— Есть пальто, я так, шучу.

Панас кивнул Сидору, сбежал с высокого крыльца и так, почти бегом, прошел через двор к столовой.

VIII

Дорога ровная, гладкая. Она выползает из-под ног и то неожиданно теряется впереди среди снегов, в лощине, то, разбежавшись в стороны, появляется на холме и искрится оттуда, с тропинок, отполированных полозьями, россыпью драгоценного сверкающего камня.

С холма дорога вдруг сползает вниз и прячется в гу­стых молодых зарослях, а оттуда опять поднимается на холм и на самой его вершине застывает, залюбовавшись далями. Из-за холма, навстречу ей, выходят старые бере­зы. Съежившись, они высоко вверх вытягивают свои обнаженные вершины и испуганно всматриваются вдаль, туда, откуда пришла дорога.

В лощине за холмом, рядом с березами, толпой сошлись крестьянские хаты. Над хатами вьется сизыми столбами дым. Как призраки, поднимаются они в тусклом воздухе вечера, тянутся далеко в высоту, в морозное синее небо и, оторвавшись от земли, расплываются там и тают.

Из-за берез выглянула белым заснеженным куполом церковь и опять скрылась, затаившись среди деревьев. Глянули из-за холма белые соломенные крыши хат, взмах­нули пугливо серым пятном печных труб и скрылись, а еще через пять минут целой толпой выступили они и за­стыли на месте.

Выбежал из деревни навстречу гостям загороженный плетнями узкий прогон и за гумнами затаился, спрятал­ся в снегах в стороне от дороги. Из снега кое-где вы­глядывают концы жердей да неровные, кривые колья плетней.

Вьется над деревней сизыми столбами дым, расплыва­ется вверху над крышами. С севера тихими ветрами на­плывают густые сумерки и наполняют собой лощину. Воз­дух в лощине становится гуще, разбавляется темными красками, плывет в улицу и легким мягким сумраком окутывает хаты. Пустует в эту пору длинная молчаливая улица. На улице густые частоколы и старые дощатые за­боры. За ним под старыми кучерявыми грушами присели до земли низкие хаты, настороженно через заборы они вы­глядывают на улицу.

Улица напоминает Панасу детство. Она почти совсем не изменилась. Все так же несмело поглядывают на улицу из-за заборов низкие старые хаты. Только еще ниже к земле присели они за эти годы и еще ниже склонили за эти годы над дырками окон шапки соломенных крыш.

— Жизнь здесь, как вода в сажалке,— говорит Па­нас,— отвык я от такой жизни.

Рядом с Панасом идет Камека. Но он не слышит Пана­са, идет, смотрит себе под ноги, о чем-то думает. У него такая привычка — по пути думать о чем-то своем. В такие минуты он ничего не слышит, ни на что не обращает внимания.

Молчаливость Камеки удивляет Панаса, но он не хочет нарушать эту молчаливость и больше не делает попыток завязать с Камекой разговор. Молча, каждый со своими мыслями, прошли они половину улицы. Тогда заговорил Камека:

— Мы к свекру Галины зайдем,— сказал он,— свекор ее членом сельсовета состоит. Так что ты сразу и ее уви­дишь,— и Камека улыбнулся, поглядев на Панаса.

Зашли во двор.

В темных сенях, перед дверью в хату, Камека громко стучал об пол сапогами, чтоб не занести в хату снегу, а ру­кой шарил по двери, искал задвижку.

Перегнувшись из-за печи, смотрела навстречу гостям хозяйка. Поднялся с лавки хозяин, воткнул свайку в вы­сокую пяту лаптя и пошел навстречу гостям, подался вперед к Панасу, шевельнул улыбкой густые усы и протя­нул руку. Подала морщинистую слабую руку хозяйка и, здороваясь, пытливо вглядывалась Панасу в лицо, узнава­ла. Розовея, подала и быстро отняла свою руку Галина.

— Так вон кто к нам! — хозяин взял куски лыка и, свернув их, положил в чугун с теплой водой.— А мы ду­мали — кто-нибудь другой, потому что городские тут те­перь не диковина: то за налогом, то по лесным делам, то по каким-нибудь другим, да все едут... Как же это ты к нам? — спросил он Панаса.— По службе или так, на­вестить?

— И не по службе и не так себе,— ответил Панас,— а решил посмотреть, как вы живете здесь, и, может, что-нибудь посоветовать, как своим...

— Благодарны,— ответил хозяин,— мы рады новому человеку, да еще давнишнему, благодарны, может, что-ни­будь и посоветуешь.

И хозяин насторожился. Слова Панаса встревожили застоявшуюся было воду его мыслей, и в голове побежали кругами настороженные беспокойные догадки. Захотелось ему улыбнуться хитро, чуть-чуть, и, как своему, сказать Панасу: знаем, зачем ты приехал, о колхозах говорить нам будешь, но мы об этом слышали уже, всюду вокруг себя слышим это ежедневно, и ты лучше не говори об этом, потому что все равно ничего не будет, лучше про что-ни­будь другое. Но не сказал этого, а сел на лавке с другого конца стола, оперся локтями на стол и заговорил о дру­гом, нарочито, чтобы отвлечь внимание Панаса от недоб­рых его мыслей и тем самым хоть на некоторое время от­городить от них свой покой. Но вместе с тем хотелось ему как можно скорее из уст самого Панаса услышать, зачем он приехал, и в словах его прочесть ответ на свои мысли, что так тревожат его последние дни. И поэтому заговорил он так, чтоб далеко быть от тревожных дум и чтобы услы­шать ответ на них.

— Оно так и надо. Городские люди много слышали, много видели, может быть, и подсобите, чтобы кое-что луч­ше сделать для нас. Что ж, поговорите, покажите, а мы на­род старый, нового, теперешнего не знаем, так вот послу­шаем, подумаем, может, что и сделаем потом, посовето­вавшись...

Говорил, а внутри у него росло беспокойство. За спо­койным и хитроватым видом этого простого человека скрывался другой, напуганный слухами и догадками, и тот навязчиво шептал, нарушая покой: подумаешь? посове­туешься? а если не дадут подумать? а что, если и спраши­вать у тебя не станут, хочешь ли ты? что тогда?.. Этот испуганный человек своим шепотом опять пробуждал тре­вогу и усиливал ее. И хозяин замолчал, нервно затеребив усы, и тяжело вздохнул. А потом совсем неожиданно, злясь, что сами не догадаются сделать этого, сказал жен­щинам:

— Кувшин поставьте, может, чаю попьют люди с до­роги.

Хозяйка достала с печи лучину, сбросила ее на хату. Галина взяла лучину, разожгла огонь в железной печурке, налила широкий желтый кувшин воды и поставила его сверху