Читать книгу "Золотая нить. Как ткань изменила историю - Кассия Сен-Клер"

«Кусок китайского гладкого шелка можно было обменять у хунну на несколько кусков золота и тем самым уменьшить средства нашего врага. Мулы, ослы и верблюды шли через границу непрерывной вереницей; гарцующие лошади, в яблоках и гнедые, переходили в наше владение»[120].

Но у ханьцев, вынужденных выплачивать дань, был еще более долгосрочный и более коварный мотив. Они считали, что, давая хунну тонкие ткани, продовольствие, наряды и украшения их собственной цивилизации, они ослабят их с военной точки зрения. Ханьцы полагали, что хунну станут зависеть от Китая и китайских предметов роскоши в экономическом и культурном отношении. Таким образом, ханьцы добьются дипломатией и терпением того, чего они не добились бы войной. Поэт Цзы И (201–169 гг. до н. э.) еще раньше озвучил эту схему, живописно назвав ее стратегией «пяти наживок». Восхитительная еда, развлечения (музыка и женщины), здания, зернохранилища и роскошная одежда, утверждал он, подействуют на хунну так же, как стрижка подействовала на Самсона.

Хунну, в свою очередь, понимали, какую опасность представляют дары, которые им присылали. Ханьский чиновник, переметнувшийся в лагерь противника, откровенно сказал им, что их дурачат:

«Сила хунну в том, что их еда и одежда отличаются от китайских… С этого момента, как только получите ханьские шелка, наденьте их и попробуйте поскакать верхом через кусты и заросли! Ваше платье и штаны будут немедленно разорваны в клочья, и все увидят, что шелка не сравнятся по исключительности и удобству с фетром и кожей»[121].

* * *

Шелк связал воедино опечаленную жену Су Хуэй, тщеславного императора Хуэйцзуна и правителей, противостоявших агрессии хунну. Каждый из них использовал шелк как средство соблазнения. Он позволил Су Хуэй, женщине в женоненавистническую эпоху, заявить о себе. По мысли Конфуция, производство шелка было исключительно женским занятием. Для женщин это был не только единственный способ внести материальный вклад в общество. Рукоделие и текстиль были единственной ареной, на которой они могли блеснуть. В XIX в. Дин Пэй, автор «Трактата о вышивании», говорила своим читательницам, что «игла – это ваша кисть для письма», и писала о вышивании как о достойной форме искусства. Следует, указывала она, «пропитаться эмоциями… [чтобы] многоэтажная башня могла появиться на дюйме ткани и не показаться маленькой». Су Хуэй использовала и свой дар, и свое умелое владение иглой, чтобы создать текст на шелке, который, в зависимости от того, во что вы верите, вернул ей любовь мужа благодаря силе ее блестящего ума или покорил его смирением[122].

Император Хуэйцзун использовал различные шелковые полотна, чтобы говорить о любви. Он воспользовался своим талантом, чтобы написать сцену, показавшую, как другие его желают. Более того, женщины – судя по всему, наложницы императора – принадлежали к числу самых могущественных и влиятельных женщин в его время. Их роскошная одежда добавляет им величественности и опосредованно усиливает его мужественность. В каком-то смысле император Хуэйцзун использовал общепризнанную культурную ценность шелка и его язык, чтобы мифологизировать себя как желанного, властного мужчину, каким бы ни было мнение его современников.

Соблазнение хунну было более коварным. Ханьцы были уверены в силе своих тканей, призванных охладить боевой пыл кочевников. В конце концов, шелк ценился кочевниками из-за его текстуры и легкости, так как его было легче возить на лошади. Хунну, особенно элита, начали использовать его для одежды и постельных принадлежностей, включили в погребальные ритуалы. Как и в Китае, владение драгоценными шелками стало талисманом престижа. Это был важный элемент, с помощью которого глава хуннов шаньюй укреплял свою позицию, тогда как в самом Китае законы регулировали расходы населения в интересах государства, отделяли один класс от другого, используя разницу цвета и качества шелковой ткани. Шелк олицетворял власть.

4. Города, которые построил шелк. Великий Шелковый путь

Библиотека в пещере

«Край небес, опустившийся наземь, нам кажется близким,

Мне близка твоя даль, и пойму я тебя, как себя, —

И поэтому стоит ли нам на дорожном распутье,

Словно детям и женщинам, вместе платки увлажнять?»

Ван Бо (650–676 гг.), «Помощник начальника уезда Ду назначен в Шучуань» (Перевод В. Рогова, Москва: Художественная литература, 1977.)

Сэр Аурель Стейн оставался загадкой для своих друзей, хотя они всегда ценили экзотические подарки, которые он присылал домой. Родившийся в еврейской семье в Будапеште 26 ноября 1862 г., к двадцати одному году он говорил на немецком, венгерском, греческом, французском, английском и персидском языках, а также на латыни и санскрите. Он был маленького роста, всего пять футов четыре дюйма, но имел крепкое, выносливое тело. Ему было уже за шестьдесят, когда он прогуливался по холмам в Северо-Западной Индии. Молодой местный проводник совершил ошибку, недооценив физическое состояние своего подопечного. «Стейн-сахиб – что-то вроде сверхъестественного существа, – пожаловался он своему начальнику. – Он загонял меня по горам. Я за ним не успевал. Прошу вас, сэр, не посылайте меня с ним снова». (Вполне вероятно, что проводник напрашивался на более крупное вознаграждение.) За много десятилетий до этого таланты и энергия Стейна были сосредоточены в другой области: он откапывал сокровища, которые столетиями скрывали время и кочующие пески пустыни Гоби[123].

Регион, и теперь не слишком посещаемый туристами, в первые десятилетия XX в. был вообще запретным. Стейн, возвращавшийся туда снова и снова, путешествовал «эконом-классом». По ночам, когда температура резко падала, он спал под грудой шкур, натягивая свое меховое пальто на голову и дыша через рукав, чтобы защитить лицо от обморожения. Днем копыта его пони вязли в песке, как и лапы пса Дэша, одетого в сшитую на заказ в Кашмире шубу, которая спасала его от мороза, – в этой местности лучше путешествовать на верблюде. В конце концов пес согласился, чтобы его перевозили на верблюде, в корзине с отверстием в крышке.

18 декабря 1900 г. Стейн набрел на то, что осталось от оазиса Дандан-Ойлик, покинутого в конце VIII в. Он увидел только выбеленные солнцем верхушки нескольких высохших плодовых деревьев там, где когда-то был фруктовый сад. Семь лет спустя он обнаружил еще больше замечательных свидетельств существования торгового пути, пролегавшего некогда через пустыню. Но на этот раз триумф настоящего открытия принадлежал другому человеку[124].