Читать книгу "Прощанье с Родиной (сборник) - Евгений Анатольевич Попов"

одобрял Семен Владимирович, но таился, соблюдая партийную этику и дисциплину перед товарищами и беспартийными. Зато, когда у кормила, то есть это означает — у руля государства встал хороший Леонид Ильич Брежнев, то старый ветеран очень обрадовался и не скрывал своей радости теперь уже практически ни от кого.

И только одного, седой и мужественный, он никак не мог понять — зачем это крыша может быть у дома плоская, когда крыша должна быть на всех домах двусторонняя и покатая, как это всегда водилось у русских на Святой Руси и в Советском Союзе.

— Ты пойми, батя! — усмехался комсомолец Вовик. — Пойми, что прогресс не топчется на месте, и если мы хотим в мирном соревновании догнать и перегнать Америку, то мы должны быть впереди прогресса. Ведь мы как-никак живем в ХХ веке, в сложной международной обстановке, когда весь Запад уже давным-давно функционально использует систему плоскостей высотного пространства и объемов свободного воздуха. И нам у них, хочешь не хочешь, пока есть чему поучиться. Ведь капиталисты используют все, и у них есть вследствие этого стоянки для автомобилей, роскошные бары, танцевальные площадки, где прогрессивная молодежь пляшет под рок-музыку и поет свои песни протеста против крупного капитала.

— Тары-растабары, — хмурился коммунист Лифантьев. — Песни ПРО ТЕСТО! Вот в том-то и дело, что в этом все они и обнаруживают свою звериную сущность, наши потенциальные враги. А что, если в результате таких вот песен и у нас, в СССР, найдутся любители сплясать на плоской крыше, ну, например… в голом виде? — испытующе поглядывал он на сына.

— Да уж это ты загибаешь, перегибаешь, старик! — хохотал в ответ Вовик. И, лукаво, как Ленин, прищурившись, невинно добавлял: — Помнится, и мне один старый партиец рассказывал, как и он кой-кому вставил однажды по пьянке на сеновале во время довоенной битвы за урожай против кулаков.

— Кто старое помянет, тому глаз вон, — не сдавался Семен Владимирович.

— А кто старое забудет, тому знаешь что? — парировал сын.

И на этом их специфический мужской разговор обычно и заканчивался.

Потому что хоть и хмурился старший Лифантьев в глубине своего огромного кабинета с портретом вот уже дважды упомянутого Ленина на белой стене, но втайне конечно же был доволен успехами сына.

Подумать только, как быстро бежит время! Казалось, еще вчера дед Вовика мучался в онучах под гнетом антисоветского царского режима, бессонный отец Вовика дни и ночи колесил по району, поднимая упавшее сельское хозяйство, а сын и внук — вон куда шагнул, чертяка! Сам окончил институт, сам построил мощный железобетонный дом для народа, хотя, положа руку на сердце, гуляет еще ветерок у парнишки в голове. «Ну да, жизнь ведь прожить — это вам не колхозное поле перейти вдоль и поперек, туда и обратно, собирая оставшиеся под снегом колоски», — снова мелькнуло у старого литератора Гдова.

Конечно, конечно же волновался. Справится ли сынок? Не подкачает ли? Ведь есть, есть в нем еще определенная легкомыслинка. Советский инженер, а вот ввязался в дурацком оркестре обезьяньей музыки участвовать вместе с другими патлатыми, которые без высшего образования. Что в этом хорошего? Что красивого? Ведь в человеке все должно быть опрятно — и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Человек должен быть создан для счастья, как сокол для полета. А тут — определенная нравственная неряшливость. Взять хотя бы ту историю с бедной девочкой со станции Уяр, на которой Вовику пришлось жениться. Развелся уже, конечно, но только любящий отец может знать, сколько седых волос прибавила ему эта и многие другие истории, связанные со становлением личности сына. И это его странное влечение к западному — годится ли оно для комсомольца? Искренен ли он или просто наивен, когда утверждает, будто угроза, исходящая от стран НАТО, не страшна нашей умной стране, потому что в этих странах НАТО живут исключительно одни мудаки, не знающие радостей и печалей нашей реальной жизни при социализме?

Сомневался, как видите. А Вовик взял да и справился — чего там! По камушку, как говорится, по кирпичику… Не сразу Москва строилась, хотя столица нашей родины тут вроде бы и ни при чем… Вознес с помощью рабсилы, передовой советской техники и аналогичных методов производства все эти пять мощных железобетонных этажей с плоской крышей, хотя и без лифта. Стоял «худой плечистый парень в спецовке, весь обветренный лицом на сибирском морозе», как писал о нем в местной газете «К-ский комсомолец» заведующий ее промышленным отделом В.Р., будущий знатный писатель, лауреат Ленинской премии… «Стоял смущенный под взглядами жильцов и объективами телерепортеров, как будто это и не он устроил людям праздник»… Ну, а только сразу же после завершения строительства куда-то Владимир Лифантьев из города исчез. Практически сразу же и пропал после описанного в газете митинга, знаменующего завершение стройки. После этого скромного торжества, где пионеры в красных галстуках звонко читали стихи, пенсионер Н.Н. Фетисов рассказал всю свою нелегкую трудовую биографию (он, в отличие от старшего Лифантьева, был из рабочих, а не из крестьян), его больная жена Маня плакала на опухших ногах, а оркестр медных труб духовой музыки Кожевенного завода им. М. Урицкого сыграл на прощанье «Марш коммунистических бригад».

«Будет людям счастье, счастье на века. У советской власти сила велика», — пели трубы и люди.

Тогда он и исчез, непосредственно после того, как исполком городского Совета депутатов трудящихся приступил к торжественной раздаче населению квартирных ордеров и ключей. И никогда больше в нашем городе К., стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, не появлялся, хотя многие им интересовались.

И потекли, потекли в новом доме счастливые мирные дни, осененные золотым сияньем теплой сибирской осени. По утрам туман стлался над рекой Е., в тумане том басовито перекликались гудки теплоходов, барж, других плавучих средств. Опадала, ставши желтой, зеленая листва берез, тополей. Люди, разместив свой скарб, вывезенный ими из плохих жилищных условий, радостно выходили теперь на комфортабельные балконы, чтобы курить под неярким, но добрым солнышком свои папиросы «Беломорканал» и сигареты «Ява». Вот уж и первые заморозки ударили, поседела лесная трава, перелетные птицы потянулись на юг в сторону Израиля, Египта, азербайджанцев.

Но вдруг потемнело небо, затянули его свинцовые тучи, и зарядил на землю нудный осенний дождичек, отчего все окружающее дом пространство внезапно поблекло, съежилось, не давало уж, это прямо нужно сказать, зачем скрывать, прежнего эффекта гармонии, покоя и воли.

И лил дождик, и лил, и лил… И тут-то все и началось.

А именно: Маня к тому времени