Читать книгу "Прощанье с Родиной (сборник) - Евгений Анатольевич Попов"

уже скоротечно лежала на новом кладбище Бадалык, где могилы теперь роют экскаватором. Возвратился однажды вдовец Н.Н. Фетисов к себе в опустевший дом, в свою однокомнатную квартиру общей площадью 28,1 квадратных метра, ванна и санузел — раздельно. То ли спев «Интернационал» возвратился — со строгого партийного собрания пенсионеров, приписанных по месту жительства к Жилищной эксплуатационной конторе, то ли с увлекательного дежурства в добровольной народной дружине, помогающей усталой милиции надзирать за порядком, которого раньше было больше, чем сейчас. Сейчас совсем нет порядка, надо что-то делать, нужно опять принимать решительные меры, не правда ли, друзья?

Вздохнул, проворачивая ключ в дверном замке, защемило сердце одиночеством — все-таки столько лет вместе, привыкнуть не легко, хоть и огорчала Маня Н.Н. Фетисова последнее время перед смертью своей неуемной раздражительностью и слезливостью. Вошел и остолбенел — бог ты мой! Во всей квартире лужи на полу. Да такие широкие, такие глубокие, что, будучи ребенком, Н.Н. Фетисов вполне и свободно мог бы в этих лужах парусные кораблики пускать, если бы, конечно, сумел задуть во все свои легкие, создавая в ограниченном потолками высотой 2,6 метра пространстве локальный квартирный ветер.

Напрягся ветеран среднего звена страны, того самого звена вроде начальников отдела где-нибудь или совслужащих всю жизнь без увеличения чина — не важно. Добавил к имеющимся на лацкане многим значкам и двум медалям еще одну — «За освоение целинных и залежных земель» — и отправился искать правду на второй этаж, где жил другой слой общественного пирога. А именно — Иван Иваныч Рамбургер, кандидат каких-то особенных наук, за которые не пускали за границу, и доктор тех же наук, за которые тайно давали Государственные премии.

В прихожей ученого висели оленьи рога, в комнате — портрет писателя Хемингуэя с бородой, на кухне — картина, подаренная местным непризнанным гением Андреем Поздеевым, и неплохая репродукция декадента Сальвадора Дали, вырезанная из книги «Модернизм без маски». Пол был застлан. На стенах — фотообои. Из транзисторного приемника «Спидола» доносились звуки иностранного языка, которым Иван Иваныч владел со словарем.

— У меня жена умерла, а вы что же это, товарищ, меня заливаете, — прямо взял быка за рога Н.Н. Фетисов.

Но Рамбургер встретил его совсем печальный. Закутавшийся в шотландский плед, близоруко щурящийся, он крутился с эмалированными тазами, жестяными ведрами и трехлитровыми банкам среди зарубежных книг и глянцевых журналов, среди собраний сочинений классиков советской и мировой литературы, а также разрозненных томов основоположников марксизма-ленинизма вроде раннего Маркса и позднего Ленина. Крутился, тихо ругаясь отъявленной русской матерщиной, которую мы приводить не станем, чтобы не было соблазна ее и в дальнейшем употреблять, и так уже сейчас все матерятся где ни попадя, включая высокопоставленных которые.

— Льет, … … мать! — уныло мотнул он высоким лбом. — Я уж хотел было в рот … …, на третий этаж подняться, да неудобно как-то, знаете, … … …, невежливо. Там вроде одинокая дамочка живет, а я таких особ стесняюсь и даже где-то как-то по большому счету боюсь, если быть до конца честным перед собой и вами.

— А вот мы ей сейчас! — выстрожился Н.Н. Фетисов. — Одинокая не одинокая, я тоже теперь одинокий, а правила социалистического общежития никому у нас в стране не позволено нарушать, хоть ты кто есть, какая ни на есть дамочка.

И вот уже вдвоем с напряженным, но по-хорошему взволнованным Рамбургером они деликатно застучали ботинками в упругую, обитую черной искусственной кожей дверь разведенной Сони Игнатович, потому что кнопка звонка у нее не работала, как ее ни утапливали пострадавшие визитеры. Той самой Сони, которая, хрупкая как лилия, служила в филармонии, а по вечерам часто пела в ресторане «Саяны», опершись в лучшем своем платье с блестками о черный рояль и чаруя публику волшебными пассажами своего колоратурного голоса… Того самого черного рояля, за которым сидел в черном костюме и черном галстуке-бабочке ее аккомпаниатор с набриолиненным пробором некогда пышной прически. Тот самый известный всем городским пьяницам Мирон, некогда отсидевший с 1949 года восемь лет за исполнение частушки следующего содержания и по этому случаю навсегда прикипевший сердцем к Сибири:

Сам не видел, врать не стану. Но мужик рассказывал — Джугашвили с мавзолея Людям буй показывал.

Добрый старый Мирон, который совершенно не обижался, когда дети пели ему на улице:

Как у нашего Мирона На … сидит ворона. Как ворона запоет, У Мирона … встает.

— Это — ужасные, звероподобные люди. Хамские, непорядочные, плохого воспитания. Я их сколько раз умоляла, а они лишь хохочут да говорят сальности, — заплакала красавица, одной рукой доверчиво цепляясь за Рамбургера, а другой, окольцованной перстнями и кольцами, указывая на ходуном ходящий и одновременно протекающий потолок. — Не хотите ли кофе, — внезапно предложила она.

— За мной, товарищи! — не спасовал и тут перед жизненными трудностями Н.Н. Фетисов. — Сейчас им будет кофе, какава с чаем, — процитировал он смешную реплику из модной тогда и всегда кинокомедии «Бриллиантовая рука».

И лихо скакнул, сопровождаемый певицей и ученым на четвертый этаж, откуда разливались подобно бурному потоку надсадные и визгливые звуки русской гармоники.

— А я вот щас как засарачу тебе по харе, чтоб ты на меня бочку с паром, падла, не катил, — сказал Н.Н. Фетисову, отдуваясь и икая, могучий слесарь-сантехник Сергей Александрович Епрев, который гордился тем, что носит имя и отчество безвременно ушедшего в результате повешения поэта Есенина. Гордыня эта некогда даже привела слесаря в тюрьму по статье 206 УК РСФСР за избиение жены, назвавшей Есенина таким же говнюком, как и ее муж. Однако Епрев не унывал, хотя жена, покуда он сидел, выписала его с жилой площади той коммунальной квартиры в деревянном доме на улице Достоевского угол Засухина, где так недолго длилось их супружеское счастье.

— А ну, прими руки! Совсем распоясались, понимаешь! Снова на нары захотел? — истошно взвыл Н.Н. Фетисов, шагнув вперед от оробевших Сони и Ивана Иваныча, которые уже взялись за руки. Дело в том, что они конечно же поженились вскорости, и брак этот не распался даже тогда, когда Иван Иваныча посадили в самом начале XXI века по сляпанному обвинению, именуемому шпионажем в пользу Китая. Помните, как прогрессивная общественность боролась тогда, возмущенная этим алогичным, явно несправедливым приговором, письма подписывала? Всякие академики и другие Нобелевские лауреаты убедительно доказывали, что ни за хрен собачий сидит Иван Иваныч, честнейший, талантливый мужик, светлый ум, спасший от перестроечного разорения свой Теплофизический институт. Вышел недавно, слава богу, отсидев из назначенных ЧЕТЫРНАДЦАТИ всего лишь ВОСЬМЕРОЧКУ. Запатентовал там, кстати, на зоне, добрый десяток