Читать книгу "Дневник Саши Кашеваровой - Марьяна Романова"

У меня же был день как день – почти будничный.

Новый год был отмечен тихо и степенно – в родительском доме. Меня обогревали, кормили оливье и пирогами с вишней, заставляли слушать Елену Ваенгу, одаривали роскошными самовязаными шарфами и свитерами и желали в Новом году выйти замуж и хоть кого-нибудь родить, хотя в моем не зафиксированном на бумаге виш-листе не числилось ни того ни другого.

Я легла рано, чуть позже двух, и в восемь уже проснулась – как ни странно, с ясной головой.

Люблю утро первого января. Москва кажется чистым альбомным листом – потому что выпавший снег еще не исхожен. Постапокалиптическая пустота и благодать.

Я вышла побродить, во дворе поиграла в снежки с чьими-то детьми, потом ненадолго вернулась к родителям, чтобы доесть пирожки с вишней, потом зарулила к Лере, моей лучшей подруге еще со студенческих лет.

Мы выпили шампанского, и я подарила ей мягчайший банный халат в инфантильный горошек, а она мне – подарочное издание «Камасутры» и корзинку, набитую имбирными пряниками.

Когда-то мы были самыми безалаберными студентками московского журфака, потом устроились работать в одну газету. Я – в отдел культуры (халявные пригласительные на премьеры, презентации, перспектива знакомства со знаменитостями, полнокровная светская жизнь – вернее, ее восхитительная иллюзия), Лера – в спортивный отдел (любовники с идеально прорисованными бицепсами, трицепсами и квадрицепсами; в ее постели побывали представители всех возможных сборных, даже шахматист). Мы были пленительными дурищами, которые вроде бы и находятся в перманентном ожидании чуда, но на деле и сами не знают, чего именно они хотят.

Нам было двадцать, и, уверовав в молодость вечную, мы щедро расшвыривали ее горстями, давали откусить кусочек всем желающим, топили в рюмке с двойной текилой.

Мы тратили ночи на танцульки, а нервы – на моральных садистов во всех их разновидностях. Мы копили на туфли, сама концепция которых не соответствовала нашему образу жизни, – на таких каблуках хорошо пройти по красной ковровой дорожке, выпорхнув из лимузина. Мы же были офисными рабочими лошадками, и каждый вечер заклеивали пластырем стигматы на пятках – символ нашей веры в священную взаимосвязь высоты каблука и уровня потенциального любовника. Это была добровольная инквизиторская пытка, которую мы принимали с гордостью и надеждой на то, что она принесет бонусы.

Забегая вперед, могу сказать, что единственным прямым бонусом было искривление костной ткани, которое Лера заработала к сорока, ей пришлось хирургическим путем исправлять «шишечки» на больших пальцах ног. Но тогда, в наши двадцать, мы были легкими, как сказочные феи, красивыми, мы много смеялись, много пили и много любили – правда, не «так» и не «тех».

Нам было двадцать пять, когда мы обе вдруг вспомнили, что являемся девочками, воспитанными в атмосфере, хоть и условной, но все-таки патриархальности.

С самого детства нам обеим внушалось, что женщина не может «состояться» (слово-то какое противное!) без того, чтобы выйти замуж и воспитать дитя. Сейчас я с улыбкой вспоминаю тот день, когда обнаружила первую морщинку на своем лице.

Мне иногда даже хочется хоть на минутку снова стать той девочкой, которая искренне верила, что ей принадлежит мир, а потом вдруг осознала, что отныне и во веки веков ее крем будет маркирован словом «антивозрастной». А у тех девочек, которые родились, когда она уже успела выкурить первую украденную у отца сигаретину, уже выросла грудь, и теперь они вроде как «наступают на пятки». Но тогда это была драма.

Я купила увеличительное зеркало и часами рассматривала свое лицо. Мне казалось, что это так нечестно и подло – я еще не успела в полной мере осознать себя по-настоящему взрослой, а они уже говорят, что мне не по возрасту шапочки с помпонами и розовый цвет.

Наши однокурсницы, одна за другой, примеряли на плечи семейную жизнь, и со стороны казалось, что она не трещит по швам и не болтается. Это ужасно нервировало. Это было странное и смешное время – на каждого встречного мужчину мы наклеивали невидимую этикетку «муж». Нам обеим везло на типажи – целый демонариум собрали, но почему-то никак не получалось обрести вроде бы желанные плечо и очаг.

Нам было тридцать, когда мы все еще вертели головой в поисках «того самого».

Нам было тридцать пять, когда мы обе – почти в один день – все-таки вышли замуж.

Лера – за красивого кудрявого футболиста, который только что подписал перспективный контракт. Я – за «хорошего мальчика из хорошей семьи», с которым познакомилась в «Геликон-опере». Мои родители были на седьмом небе – что еще можно пожелать для великовозрастной раздолбайки вроде меня. Жених был старше меня на три года, хорош собой, причем красота его была не броской мачистской, а сдержанной, в приглушенных северных тонах; у него был интернет-магазин, который позволял ему не просто сводить концы с концами, но периодически делать это то в Париже, то в Риме, то на Маврикии. И еще у него были все двести томов «Библиотеки всемирной литературы» – моя недосягаемая детская мечта. Что уж там, я влюбилась.

Наши отношения были похожи на снежную лавину – и по накалу страстей, и по скорости развития. И, надевая ободок на безымянный палец его правой руки, я искренне верила, что заключаю «контракт на вечность», что дорога, которую мы проложим в старость, будет общей.

Но получилось все не так, кто бы мог подумать.

Крах моей подруги Леры был похож на сценарий романтической мелодрамы – спустя всего полгода она случайно нашла в кармане мужниного пальто чьи-то трусы. Пошлейшие красные стринги с блестками. Конечно, был грандиозный скандал, и футболист сначала рассказывал сказки о мальчишнике в стриптиз-клубе, на который его, невинного и сопротивляющегося, затащили друзья.

Версия казалась правдоподобной хотя бы потому, что Лера не могла себе представить живого человека, по доброй воле носившего под одеждой столь неудобное и вульгарное белье. Она была уже готова помириться, как вдруг молодой муж взял и признался, что у него роман с девчонкой из группы поддержки.

Понятное дело, что она была ногастой загорелой блондинкой, пустоголовой, но веселой, как щенок лабрадора. Она любила играть в снежки, мечтала научиться делать сальто на роликах и знала наизусть поэму Лермонтова «Мцыри» – обо всем этом футболист сбивчиво рассказывал потрясенной жене, словно желая оправдаться. Разумеется, они развелись.

А я… Наверное, я бы тоже предпочла, чтобы «хороший мальчик из хорошей семьи» носил в кармане чье-нибудь исподнее, и я бы его однажды уличила. И его, виновато ссутулившего, растворила бы ночь, а я бы сначала накатила красного полусухого под Шопена или Вертинского, потом, например, несколько часов созерцала бы дождь за окном и думала, что жизнь – дерьмо. Ну а потом расправила бы плечи, купила яркую помаду и начала бы новую жизнь, в которой мне, как жертве, непременно выпал бы джекпот.

Но нет, «мальчик из хорошей семьи» не был способен на предательство. А даже если и был – вряд ли бы он подставился так глупо, как футболист. Во всем была виновата я, я одна.