Читать книгу "Иерихон - Басти Родригез-Иньюригарро"

Проведя в гуще зарослей весь световой день, он наконец понял, что называли барьером. Впереди переплетались кусты сирени, черёмухи, боярышника, кленовые стволы чернели на фоне буйной зелени. Те же самые клёны и кусты, что за спиной. Ничто не мешало вытянуть руку, сделать шаг. Ничто не отбрасывало назад. Он шёл, не меняя направления, и выходил под стены монастыря.

Кампари бросился искать продолжение ручья. Если русло проходит через барьер, то на стыке попираются законы физики: встречные потоки не пенятся в водовороте, подтапливая берега. Но если встречных потоков нет? Если ручей невозмутимо продолжает движение, выходя за барьер? Следующим утром Кампари обнаружил, что ручей не приближается к границе ближе чем на десять метров, а в трёх километрах к северу впадает в маленькое озеро.

Но кто докажет, что, пересекая барьер, не попадаешь в другой город, как две капли воды похожий на первый?

В то лето ботинки Кампари пропитались кровью. Агломерация — не место для пешеходов, но он прошагал её из конца в конец, не пользуясь Линиями — паутиной рельс, изрезавших небо. Он рассматривал трещины на мостовой, пыль на стёклах теплиц, форму луж. Он заглядывал в каждый угол, полз по насыпям, рискуя соскользнуть и переломать ноги, протискивался между заборами, приводя в негодность одежду, рассчитанную на целый сезон, поднимал глаза к Линиям и ругался словами, происхождение которых для него самого представляло загадку, но упорно пробирался через фабричные комплексы, тратил часы, чтобы обогнуть ангары, где строились новые вагоны, а в следующий раз шёл напрямик — по крышам.

Он выучил город наизусть, обошёл Агломерацию по окружности, проверяя, везде ли барьер ведёт себя одинаково. По линии стыка он двигался поступью канатоходца, раскинув руки, и упивался безвыходностью.

Понять природу барьера эти походы не помогли, зато пригодились, когда по протекции монастыря Кампари попал в старшую школу при Центре Командования. Никто не тратил на пешие прогулки более десяти минут: горожане от мала до велика пользовались Линиями. На фоне товарищей, привыкших видеть Агломерацию с высоты двадцатого этажа, Кампари проявлял незаурядную осведомлённость.

— У тебя круги вокруг глаз, — Валентина вторглась в ход воспоминаний.

— Непорядок, — усмехнулся он.

— Ты здоров?

— Разве может быть иначе? Мой статус предполагает медицинские осмотры два раза в месяц.

— Значит, не хватает сна, — не унималась Валентина. — Просыпаешься до восхода, чтобы встречаться с кем-то ещё?

— А не легче предположить, что я ложусь за полночь? — засмеялся Кампари. — Размышляю над государственными делами? Бьюсь головой о тайну мироздания?

— Не легче, — отрезала гостья. — Даже твоя распущенность не заведёт так далеко. Не спать в тёмное время суток? Что дальше? Курить, резать собственную кожу? Если память мне не изменяет, последнее самоубийство зафиксировали сто двадцать шесть лет назад, да и случаи неизлечимого безумия — редкость.

— А вдруг я изменяю тебе после обеда или, хуже того, на сон грядущий?

— «Изменяешь»? Что за добарьерные словечки? — фыркнула Валентина. — Медики восемьдесят лет назад установили, что самое здоровое время для секса — утро. Закон о контроле рождаемости приняли в том же году. Ты не можешь этого не знать.

Кампари снова смотрел в сторону барьера.

Замкнутое существование Агломерации не обернулось катастрофой только благодаря миллиону правил, порой абсурдных, но неукоснительно исполняемых.

Население не выродилось. Состояние воздуха, воды и почвы — удовлетворительное. Пища производится в точно спланированном количестве. Землю используют по максимуму: жилые и рабочие кварталы перемежаются теплицами, заводами, птицефабриками. Государству в миниатюре барьер пошёл на пользу: на ограниченной территории легче навести порядок.

Архивы хранили историю другого, огромного мира, но не проливали свет на появление границы. Первозданный хаос за барьером стал самой гротескной теорией. Большей популярностью пользовалось мировоззрение попроще: война, экологическая катастрофа, или оба явления одновременно, превратили остальной мир в непригодную для жизни пустыню, но гениальное технологическое решение (чудо, физическая аномалия, божья милость — тут мнения расходились) спасло город от гибели и постепенного отравления.

Ходил и другой слух: мир за барьером жив, но там располагаются враждебные государства, которые захватят Агломерацию, стоит барьеру рухнуть, поэтому существует «тайное правительство», которое выше Центра Командования, Отдела Внутреннего Контроля и Медицинского Совета — оно-то и занято обороной границы.

Существование враждебных государств не доказано, но контакт с ними на всякий случай запрещён под страхом смертной казни.

— Я ожидала, что к тебе начнёт таскаться другая женщина, — гостья не давала уйти от темы. — Я ведь не в твоём вкусе. Тебе нравится колоться о подвздошные кости и с двух шагов не различать признаки пола, — Валентина на секунду опустила взгляд: перекрёсток ремней зажало между полушариями груди. — Надеюсь, это вообще — женщина? — восклицание изображало внезапное подозрение, но Кампари знал: реплика отрепетирована. Ему полагалось, отрицая худшее, признаться в прочих грехах.

— Не вижу смысла это обсуждать, — он прикрылся улыбкой, оставляющей пространство для интерпретаций. — Я сам тебе не нравлюсь, но признаю твоё право на свободу совести.

— Нет такого права, — пробормотала Валентина и уставилась на командора крупными голубыми глазами. — Почему, по-твоему, мы — любовники?

«Нахваталась от меня старомодных понятий», — подумал Кампари.

— Это не секрет, — командор по-прежнему широко улыбался. — Ты предпочитаешь держать меня за… — он заполнил паузу скабрёзной гримасой. — На коротком поводке. Подозреваешь, что я — забарьерный монстр. Или хуже того — резидент, засланный мифическим враждебным государством.

— Ты что, намекаешь на обвинения, предъявленные тебе полтора года назад? — медленно произнесла она. — Это непорядочно. Я была нездорова, — уязвлённый тон гостьи не вязался с напряжённым вниманием в глазах. — Я не из тех, кто предаётся фантазиям о забарьерных чудовищах. Я не верю в тайное правительство по той же причине, по какой не хожу сюда читать молитвы. Я верю в то, что могу увидеть, потрогать, взвесить. Всё прочее — выдумки людей, у которых слишком много свободного времени.

«С некоторых пор слова у тебя расходятся с делом», — подумал он, но прикусил язык, чтобы вынудить её продолжать.

— Но ты мне и правда не нравишься, — заключила Валентина. — В том смысле, что ты — подозрительный тип, Кампари. За десять лет, что я тебя знаю, ты ни капли не изменился.

— Обычное дело, с нашим-то уровнем здравоохранения.

— Наша медицина призвана как можно дольше сохранять способность к труду, но ты — другое дело. Согласись, весьма необычно в двадцать пять иметь то же телосложение, что в пятнадцать, при том, что ты не из тех, кто недоедает. Волосы у тебя — всегда ровно по плечи, будто вообще не нуждаются в стрижке.