Читать книгу "Петр Лещенко. Исповедь от первого лица - Петр Лещенко"

В моих бумагах лежит конверт с письмом моему сыну Игорю. Никто не знает своего конца. Может случиться так, что я не доживу до его совершеннолетия. Тогда он прочтет то, что я хочу ему сказать, в письме. К сожалению, я лишен возможности общаться с ним. Но я не хочу, чтобы он жил с неверным представлением о том, что произошло между его родителями.

Но вернемся в Бухарест. Мы приехали и сразу же устроились в «Театрул ностру». Не в тот, что был во время войны, а в другой. «Театрул ностру» в переводе с румынского означает «Наш театр». Это очень популярное название. Стоит только закрыться одному «Театрулу ностру», как тотчас же открывается другой под таким названием.

Мне было очень приятно вернуться в Бухарест после столь долгого отсутствия. Именно тогда я ощутил внутреннюю связь с этим городом. Кишинев был и остается для меня родным, городом, в котором прошло мое детство, но и Бухарест тоже стал родным, уж очень многое в моей жизни с ним связано. Здесь я был своим, здесь мне было хорошо. Я уже забыл о мотивах, побудивших меня когда-то уехать в Париж, и искренне удивлялся, зачем мне это было нужно? Должен признать, что я сильно проиграл, отсутствуя в Бухаресте с 1925 по 1928 год. На эти годы пришелся своеобразный румынский Ренессанс, сопровождавшийся расцветом всех искусств. То и дело появлялись и становились известными новые имена, открывались новые заведения. Люди, окончательно забывшие про ужасы мировой войны, хотели веселиться и развлекаться. «Задним умом всяк крепок, — думал я. — Но ведь в 1925-м ничто не предвещало расцвета…» Скорее всего, предвещало, были какие-то признаки, но я, увлеченный мечтами о Париже, их не замечал. А то мог бы прославиться лет на семь раньше.

Делами в «Театрул ностру» заправлял некто Брашовяну, человек хитрый и подлый. Все, кто платит, норовит заплатить поменьше, а все, кто получает, хотят получить побольше — это закон. Существует множество уловок для того, чтобы обвести артистов вокруг пальца, вынудить их согласиться на плохие условия. Брашовяну использовал наиболее подлый способ. Условия в контракте прописывались привлекательные, но штрафы тоже были высокими. Я, будучи человеком ответственным и не подверженным пьянству, до поступления в «Театрул ностру» не обращал большого внимания на штрафы. Меня они не касались. Я не из тех, кого штрафуют. Единственный раз в жизни я сорвал выступление. Это было в Салониках. Формально я был виноват, но на самом деле меня вынудили так поступить.

Подписывая контракт с Брашовяну, мы не понимали, что кладем головы в пасть тигру. При мельчайшей возможности Брашовяну выставлял штраф. Если попытаться возмутиться или объяснять ему, что он поступает неправильно, тут же следовал еще один штраф, за пререкания с дирекцией и невыполнение ее требований. Следом за Брашовяну ходил его ассистент, плюгавый человечек по фамилии Пыслару. Он держал в руках тетрадь, в которую записывал штрафы. Приведу два примера того, как были оштрафованы я и Зиночка, чтобы дать представление о штрафах в «Театрул ностру».

Однажды во время моего выступления на гитаре лопнула струна. Знать, когда лопнет струна, это все равно что знать, когда умрет человек. Я настраивал гитару перед каждым выступлением и, конечно же, пробовал на прочность каждую из струн. Резко и сильно ударял по ним несколько раз. Но тем не менее иногда струны лопались во время выступлений. Публика этого не замечала, поскольку, будучи опытным гитаристом, я без особых проблем завершал свое выступление. Допою песню без одной струны и беру запасную гитару, которая всегда была наготове. Никто никогда не заикался о штрафе по этому поводу. А вот Брашовяну оштрафовал меня за небрежность и еще за то, что я принялся с ним спорить. Разозлил он меня так, что мне хотелось разбить гитару о его лысую голову, похожую на бильярдный шар.

Зиночку в первый раз он оштрафовал за то, что она явилась в театр за двадцать минут до выступления. Согласно правилам, артисты должны были являться за полчаса. Правило это, как и большинство правил Брашовяну, было дурацким. Умный человек прописал бы, что артист должен быть полностью готов к выступлению за пять минут до его начала. Это было бы правильно. Но зачем приходить за полчаса? У каждого свои привычки. Быстрая Зиночка переодевалась и гримировалась в пять минут. Зачем ей являться за полчаса и слоняться без дела? Она не опоздала на выступление и не могла на него опоздать. Но подлый Брашовяну выставил ей два штрафа — за нарушение правил и за спор с ним. И таких вот штрафов было много. Раз в неделю, а то и два, нас штрафовали.

Получив плату за первый месяц, мы с Зиночкой увидели, что благодаря штрафам она сократилась ровно наполовину. Конечно же, мы были недовольны и начали подыскивать себе другое место. Но тут на нас обрушились одно за другим два несчастья.

Сначала, в декабре 1928 года, пришла телеграмма от отчима, в которой говорилось о тяжелой болезни мамы. Я помчался в Кишинев. Зиночка поехала со мной, поскольку не хотела оставлять меня в такой час. Брашовяну нехотя отпустил нас. В Кишиневе мы пробыли неделю. Мама скоро пошла на поправку. У нее случился сердечный приступ, но, на счастье, не очень серьезный. Зиночка познакомилась с моими родными. Все, кроме отчима, произвели на нее хорошее впечатление. С отчимом же она держалась немного натянуто, потому что он сразу же взял в общении с ней неверный тон. Начал разговаривать свысока, на правах старшего родственника, а такое мало кому нравится.

Дела у отчима шли плохо. Его заработок едва позволял сводить концы с концами семье из четырех человек (в 1917 году родилась моя сестра Валя, а в 1920-м — Катя). Я оставил маме некоторую сумму денег, пожурил ее за то, что в письмах она не была откровенна со мной, и пообещал ежемесячно высылать сколько смогу.

Я радовался тому, что Зиночка сразу же подружилась с моими сестрами. Она держалась с ними запросто, словно подруга. Много рассказывала им о наших выступлениях. У сестер от восторга горели глазенки. Я уже тогда понял, что они станут актрисами, и не ошибся. Так оно и вышло, причем обучала их актерскому мастерству Зиночка, имевшая педагогические способности. У меня же таких способностей нет. Я с детства хорошо умею играть на гитаре, но обучать кого-то этому делу не могу, не хватает терпения. Пробовал несколько раз, на фронте и в госпитале. Люди просили: «Научи!», я учил, но очень скоро выходил из себя, сердясь на моих учеников, которые не могли с одной-двух попыток сыграть так, как я показывал. А Зиночка может уделить несколько дней отработке одного-единственного движения, но зато оно будет усвоено так, что и во сне станцуешь правильно.

Я снова заговорил о переезде моих родных в Бухарест. Я готов был устроить этот переезд безотлагательно, но отчим сказал, что ему нужно время на то, чтобы закончить дела в Кишиневе и договориться о работе в Бухаресте. Переезд был отложен.

Вернувшись в Бухарест, я узнал, что за время нашего отсутствия Брашовяну перекроил театральную программу самым невыгодным для нас образом. Он уменьшил количество наших выступлений, а оставшиеся расставил очень неудобно. На мой вопрос он ответил: «А чего, собственно, вы ожидали? Вас не было неделю, и мне пришлось затыкать «дыры» в программе!» Дело было не в том, что ему пришлось затыкать «дыры». В жизни случается всякое. Порой актеры вынужденно пропускают выступления по болезни или иной уважительной причине. На это время их замещают другие, но, когда актер возвращается к работе, восстанавливается статус-кво. Мы же по возвращении были поставлены в худшие условия. Поскольку впереди было Рождество, когда поиски работы невозможны, я решил смолчать, и мы продолжили выступать в «Театрул ностру». Лучше хоть какая-то работа, чем никакой. Но в январе мы собирались уйти от Брашовяну. Непременно. Мы могли сделать это без выплаты неустойки, поскольку Брашовяну по своей воле ухудшил наши условия. По сути, это означало прекращение действия нашего контракта.