Читать книгу "Петр Лещенко. Исповедь от первого лица - Петр Лещенко"

Работать в «Театрул ностру» было сложно не только из-за Брашовяну, но и из-за царившей там атмосферы бесконечных склок между артистами. Какой-то мудрец очень верно подметил, что рыба начинает портиться с головы. Если труппой руководит подлец, то добросердечия в ней не будет. Артисты опускались до того, что подсыпали друг дружке перец в румяна! Я впервые в жизни столкнулся с таким буйством самых низменных страстей. Актеры — люди, и ничто человеческое им не чуждо. Можно завидовать, можно испытывать неприязнь, но всегда же следует помнить о приличиях. Я очень люблю свою работу и выступаю с огромным удовольствием. Зиночка тоже такая. Но в «Театрул ностру» мы с ней шли словно на каторгу и выступали там без огонька.

В начале января 1929 года в Риге скончался Зиночкин отец. Я объявил Брашовяну о нашем уходе, и мы уехали в Ригу. Зиночка была убита горем, поэтому мы задержались в Риге на две недели после похорон, чтобы дать ей возможность прийти в себя. К моему огромному сожалению, с Зиночкиными родственниками мне поладить не удалось. Они смотрели на меня неприязненно, слова цедили сквозь зубы. Было понятно, что они считают меня не парой Зиночке. Что поделать? Мне приходилось с этим мириться, поскольку я знал, как сильно Зиночка привязана к своей родне и, в особенности, к матери. Ценой огромных усилий, иначе говоря — множества комплиментов и похвал, мне удалось немного смягчить сердце Зиночкиной матери. Я хвалил все, начиная от ее ужасно невкусной стряпни и заканчивая Ригой, которая, надо сказать, мне понравилась. Добился того, что она хотя бы перестала брезгливо морщиться, когда разговаривала со мной. Впоследствии наши отношения еще немного улучшились. Этому поспособствовало рождение нашего с Зиночкой сына. Дети могут как сближать людей, так и отдалять их друг от друга.

В Риге я встретил знакомого мне по Кишиневу иллюзиониста Шейнфельда. Он рассказал, что в Черновцах есть работа для нас с Зиночкой в недавно открывшемся кабаре «Ольга-бар», владельцем которого был его двоюродный брат. Мы решили поехать в Черновцы и поработать там до лета, а летом уехать в Кишинев или в Бухарест, в зависимости от того, где найдем работу. Летом в Черновцах делать было нечего, жизнь там замирала. Была у нас мысль и о том, чтобы осесть на время в Риге (Зиночка хотела бы и насовсем), но на тот момент не было ясно, чем мы можем там заняться. За время пребывания в Риге я успел познакомиться не только с городом, но и, при помощи Зиночки, завести кое-какие знакомства в тамошней артистической среде. В частности, познакомился с композитором Оскаром Строком[31] и известным рижским отоларингологом Соломиром. Услугами Соломира пользовались Шаляпин и Собинов. О нем говорили, что он способен вернуть пропавший голос, несмотря ни на что. Слава богу, мне никогда не пришлось становиться его пациентом, мы только дружили.

Рига мне понравилась, но не особо понравился здешний холодный климат. Летом и в начале осени Рига производит хорошее впечатление, а вот зимой здесь сыро, холодно, уныло. «Это с непривычки, — убеждала меня Зиночка. — Если поживешь немного, так и уезжать не захочешь».

В Черновцах и Кишиневе

В начале 20-х годов все в Европе были уверены, что большевики долго не продержатся. Вот-вот произойдет что-то, что положит конец их власти. Сам я никогда не занимался политическими прогнозами, но с огромным интересом следил за тем, что происходило в Советском Союзе. Вернее, пытался следить, поскольку в европейских газетах все происходящее там рисовалось только в черных тонах. Я, конечно же, этому не верил, поскольку хорошо понимал, что в жизни всегда плохое соседствует с хорошим и что страна, в которой все плохо, существовать не может. Получать сведения из первых рук я не имел возможности, поскольку никто из моих знакомых не бывал в Советском Союзе. Но в Черновцах у меня неожиданно и случайно появилась такая возможность.

В «Ольге» было заведено так, что афиши расклейщикам выдавал гардеробщик. Однажды, когда я снимал пальто, явился один из расклейщиков. Когда гардеробщик передавал ему перевязанную бечевкой пачку афиш, бечевка вдруг разорвалась, и афиши рассыпались на полу. Среди них я заметил такого же размера листовки с заголовком «Обращение к трудящимся Буковины», написанным на украинском языке. Я сделал вид, что ничего не видел. Отдал гардеробщику пальто и ушел. Когда под утро, уже после закрытия кабаре, я пришел в гардероб за пальто, то гардеробщик смотрел на меня очень настороженно. «Я ничего такого не видел, пан Стефан, — сказал ему я. — Подумаешь, рассыпались афиши. Какой пустяк!» Гардеробщик ничего не ответил. Несколько дней он продолжал смотреть на меня настороженно, но когда убедился, что от меня ему не стоит ждать неприятностей, расположился ко мне и мы начали не просто перебрасываться обычными фразами о погоде и здоровье, но и вести более пространные разговоры. Я не знаю, был ли пан Стефан коммунистом или просто сочувствующим. Об этом я не спрашивал. Мы просто разговаривали на разные житейские темы. Однажды разговор коснулся города Винницы, где у пана Стефана жили родственники. У меня же в Виннице до революции жила тетка Аглая Никаноровна, двоюродная сестра моей матери. Сведений о ней мы не имели. Уже после войны, в 1947 году, мне удалось узнать о тетке. Оказалось, что она умерла еще в 1926 году. Но тогда я этого не знал. Поговорив о родственниках, я сказал пану Стефану, что интересно было бы хотя бы одним глазком взглянуть на то, что происходит в Советском Союзе. Он мне ответил, что взглянуть трудно, а вот прочесть об этом можно. На следующий день он принес мне газету «Радянська Украйна»[32]. Газета была относительно свежей, всего лишь недельной давности. Я не очень хорошо знаю украинский язык, но для чтения моих знаний хватало. Пока мы были в Черновцах, я каждую неделю получал от пана Стефана что-то для чтения. Все это мы с Зиночкой читали тайком и могли обсудить только друг с другом и ни с кем больше. То, о чем писали советские газеты, казалось нам сказочным, невероятным. Очень многое было непонятным. Мы старались восполнить непонятное при помощи догадок. С тех пор у меня возникло стойкое желание непременно побывать в Советском Союзе. Вот уже более двадцати лет я живу с ним. Казалось бы, сейчас дорога в Советский Союза открыта, можно уехать сразу… Открыта, но не для всех. Нам с Верочкой мешает уехать разница в наших статусах. Я, как иностранный (румынский) подданный, должен обращаться за разрешением в Министерство иностранных дел СССР. Верочка, как перемещенное лицо[33], должна обращаться в комиссию по репатриации[34]. В разных инстанциях дела рассматриваются по-разному. И сроки повсюду свои, и решение может быть принято любое. Что будет, если Верочке разрешат ехать завтра (ее дело решится быстро), а мне только через год или через два? Мы же оба сойдем с ума от столь долгой разлуки. А что, если мне вообще не дадут советского гражданства? Это означает разлуку навсегда. Я исписал целую кипу бумаги, объясняя разным начальникам особенности нашего положения. Кому только не писал! Отовсюду приходят одинаковые ответы, смысл которых сводится к тому, что существует установленный порядок и никто ради нас не собирается его нарушать. Мне почему-то казалось, что в государстве рабочих и крестьян не может быть бюрократии, но я ошибался. Бюрократия есть и бороться с бюрократами все равно что биться головой о стену. Мне советуют оформить Верочке румынское гражданство и выезжать вдвоем через Министерство иностранных дел. Совет на самом деле не умный, а глупый. Для получения румынского гражданства Верочке придется сначала отказаться от советского. Кто же ей даст его снова через несколько месяцев? Воистину, прежде чем советовать, надо дать себе труд подумать.