Читать книгу "Часовщики. Вдохновляющая история о том, как редкая профессия и оптимизм помогли трем братьям выжить в концлагере - Скотт Ленга"

повязками, и забрались в автобус. Водитель назвал наши вымышленные имена, и мы показали разрешения на передвижение. А затем он заспорил с махером о стоимости своих услуг. Они уже условились о цене, а теперь шофер пытался повысить ее в четыре или пять раз. У махера не хватало денег, чтобы заплатить требуемую сумму, даже если бы он согласился это сделать. Тогда водитель стал угрожать, что сдаст нас в жандармерию, и повернул за угол, как раз в ее направлении.

Вне стен гетто, на улицах и железнодорожных станциях, полицейские обычно не проверяли документы. Но если нас приведут в полицию, там к делу могут отнестись более серьезно. Положение было очень опасным.

Два немецких жандарма, патрулировавшие улицу, остановили нас, пока махер все еще препирался с водителем. Тот не говорил и не понимал ни слова по-немецки, так что разговор с жандармами был коротким. Махер выступал в качестве переводчика. Шофер сказал по-польски: «Я подобрал их на улице, они просили довезти их до вокзала». Хорошо, что он так сказал: это соответствовало нашей «легенде». Водитель должен был опасаться за себя. Он угрожал нам, но, мне кажется, не ожидал, что немцы его остановят. Если выяснится, что он участвовал в организации побегов евреев из гетто, его расстреляют. Немцы вывели нас из автобуса и велели шоферу уезжать. Они провели нас в штаб-квартиру жандармерии и вызывали по одному, пока остальные стояли и ждали в другой комнате. Мы слышали звуки ударов, крики, вопли, но все шло удачно, потому что документы были похожи на настоящие и соответствовали нашему возрасту. Все ждали одного.

У одного человека сорока девяти лет был паспорт, в котором указывалось, что ему двадцать девять. Немцы обратили внимание на разницу в двадцать лет. Его страшно били, а мы стояли в соседней комнате и слушали. Но он был умен. Когда его перестали лупить, он сказал: «Ладно, я расскажу вам всю правду». И поведал, что вырос в глуши, далеко от города, и, когда родился, там даже не знали, что нужно получить свидетельство о рождении. Позже, когда его собрались забрать в армию, его возраст был оценен на глаз, а ему дали вот этот паспорт. История была рассказана правдоподобно. Немцы угрожали нашему товарищу и били его, но он упорно стоял на своем. Наконец они потеряли к нему интерес и отпустили. Слава Богу!

Затем настала моя очередь. В паспорте было написано, что я часовых дел мастер. Я сказал им, что у отца есть часовая лавка, что он работает на немцев и что комендант дал разрешение на мои поездки в Варшаву – за запчастями для часов.

Они дали мне несколько пощечин, не слишком сильных, но почти сразу отвлеклись на бывшие у меня с собой часовые детали. Один из них нашел в моих вещах золотистую стрелку и сказал: «Посмотрите, у него золото!» Я объяснил им, что это не золото, и меня спросили, как я могу это доказать. Я объяснил им, что настоящее золото не темнеет, если к нему поднести пламя. Если это позолота или имитация золота, огонь спички сожжет верхний слой, и деталь останется темной. Это правда. Они взяли целую кучку стрелок и поднесли к ним горящую спичку. Все произошло так, как я говорил: золотистый слой сгорел, и стрелки стали синими. Тогда они мне поверили.

Меня ударили по голове и лицу еще несколько раз и заставили вытащить все мои вещи, чтобы посмотреть, не скрываю ли я чего‐нибудь ценного. Просто чудо, посланное Богом, что они не нашли мой настоящий паспорт. Даже несмотря на то, что он был зашит за подкладку позади кармана, при желании его все же можно было обнаружить. Нас отпустили. Мы прошли по лезвию бритвы и чуть было не погибли из-за этого сукиного сына водителя. Нам предстояло идти пешком от полицейского участка до железнодорожного вокзала. Мы шли вместе через толпу, на одежде у нас были нарукавные повязки. Это заняло около сорока пяти минут. Когда мы добрались до вокзала, махер заметил, что, если мы войдем все вместе, это может вызвать подозрение. Так что каждый из нас подходил к окошку кассы и покупал билет в Радом самостоятельно. Я должен был показать разрешение на передвижение, чтобы доказать, что моя поездка разрешена немецкими властями. Купив билет, я сразу отправился в поезд. Мы не садились вместе. Мы даже не видели друг друга. Поезд прибыл в Радом около пяти часов вечера. Отсюда все разъезжались по разным городам. Я был единственным, кто ехал в Кожниц. Я отдал мой поддельный паспорт махеру – так было уговорено заранее – и отправился ждать кожницкого автобуса с настоящим документом. Я снова стал Хилем Ленга.

Глава 5

Я вышел из автобуса на остановке неподалеку от моего дома в Кожнице. Везде расхаживали немцы. Я боялся, что они схватят меня на улице, как это случилось по дороге на вокзал в Варшаве. Так что я попросил знакомого на остановке пойти ко мне домой и позвать кого‐нибудь встретить меня.

Брат Мойше выбежал ко мне и повел домой. Как и в Варшаве, встретив на тротуаре немца, вы должны были снять шляпу и сойти на мостовую, освободив ему проход. Но в отличие от Варшавы это были улицы и дорожки моего детства, и рядом был Мойшеле, уже молодой человек, хотя и по-прежнему мой младший брат. Он успокоил меня и объяснил, как вернуться домой.

Все были дома и обрадовались моему приезду. Мы были так счастливы наконец оказаться вместе. Домашние сказали, что от постоянного голода я выгляжу как скелет. Мы сели вместе, и все плакали, когда я рассказывал, через что пришлось пройти по дороге, как близок я был к расстрелу. Затем отец рассказал, что произошло в Кожнице.

Когда немцы вошли в город 8 сентября 1939 года, все кожницкие евреи попрятались. Мои родные забрались в подвал. Немцы нашли их в первый же день и согнали всех евреев (несколько тысяч человек) на территорию церкви в центре города. Их не кормили, но некоторые прихватили кое‐какую еду с собой, а остальные вынуждены были поститься и ждать, пока кто‐нибудь проявит рахмунес и поделится с ними. В церкви заперли столько евреев, сколько она могла вместить. Рано или поздно, разумеется, людям потребовалось справить нужду, но туалетов там не было. Немцы позволили делать это внутри помещения, где им заблагорассудится, а выходить запретили.

Так прошло четыре дня и три ночи. Это был ужас. Наконец