Читать книгу "Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости - Джейми Крейнер"

«Пусть не заходит солнце в раздражении вашем»[79] {34}.

В конечном итоге компания других монахов рассматривалась как среда благотворная. Тут и общий распорядок дня, и авторитетные фигуры, и взаимная любовь или взаимная слежка (или то и другое разом): коллектив все-таки усиливал возможности познания. В популярных рассказах о живущих по двое монахах сквозит та же мысль, и это один из важнейших заложенных в повествовании уроков: парная жизнь в сознательных отшельнических отношениях помогает людям восторжествовать над своими пороками и заблуждениями. В более крупных сообществах взаимовыручка и поддержка почитались столь мощным фактором, что духовные наставники, бывало, наказывали сильно провинившегося монаха социальной изоляцией. От монахов ожидалось, что они будут очень ценить компанию собратьев, пусть даже для осознания этой ценности придется ее лишиться {35}.

* * *

При этом лидеры монашеского движения никогда не забывали, что коллективная сила общины также может быть и разрушительной. Они знали, что вызовы совместной жизни – вызовы, через которые монахам следовало пройти ради роста и развития, – могли незаметно переродиться в злоупотребления и небрежение и тем самым начисто порушить духовные устремления. Причем их волновало как благополучие отдельных вверенных им подопечных, так и финансовое положение вверенных им организаций: основатели и благотворители не должны были разочароваться в своих вложениях. А посему теоретики монастицизма призывали монахов сообщать о случаях притеснений и угрожали вовлечением церковных властей. Они советовали аббатам не жадничать в отношении еды и одежды, дабы не давать подчиненным законных оснований для жалоб. Даже возвышенный Шенуте в V веке говорил, что монахи имеют право на недовольство, если еда по-настоящему невкусная. Какие-то лишения были необходимы и важны для монашеской общины. Другие же изнуряли, истощали и в итоге – отвлекали {36}.

Или того хуже: внутренние конфликты могли стать неразрешимыми, прорваться наружу и превратиться в публичный скандал, тем самым угрожая хрупкой системе поддержки монахов миром. В своем «Лавсаике» (Historia Lausiaca), по существу очень сердечном повествовании о странствиях по разным монастырям, написанном в начале V века, преподобный Палладий делится несколькими неприглядными рассказами о федерации Пахомия. Так, например, он излагает жуткую историю, как пустяковая ссора, начавшаяся с ложного обвинения, привела к самоубийству двух монахинь из прославленной обители Тавенисси. Палладий с одобрением отмечает, что после трагедии многих сестер наказали за бездействие в тот момент, когда конфликт еще не зашел так далеко. История подчеркивала монашеский принцип: даже малый грех может стать ядом, если с ним ничего не делать, и еще – монастыри зависят от послушания каждого. Дадишо, настоятель месопотамского монастыря на горе Изла, так разъяснял это своим монахам в 588 году: промах одного брата, оставленный без внимания, способен привести к «беспорядку во всей общине», что в свою очередь может стать «причиной скандала и нанести вред многим» {37}.

Дадишо сделал это замечание, едва вступив в новую должность: он только что сменил основателя Излы, Авраама Великого[80], и теперь записывал это и прочие правила. Смена руководства – всегда время уязвимости для монастыря, и Дадишо понимал это. Всего год-другой спустя прославленный монастырь на противоположном конце Средиземноморья претерпел именно такой скандал, какого опасался восточно-сирийский настоятель. Тот случай показывает, как глубоко в современниках Дадишо укоренилась привычка рассматривать индивидуальность в контексте окружающего сообщества и как серьезно они относились к последствиям социальных «беспорядков» и отвлекающих от дела раздоров.

Скандал начался в 589 году в аббатстве Святого Креста (Сен-Круа) в Пуатье, основанном меровингской королевой Радегундой[81] всего несколькими десятилетиями ранее. Полагаясь на свою блестящую репутацию и свои связи, Радегунда вербовала женщин из всех социальных слоев, включая двух принцесс, приходившихся ей внучатыми племянницами, а также и приемными внучками. В конце концов она и сама удалилась в свой монастырь. Но, похоже, даже при ее жизни в Сен-Круа не все шло гладко. В большинстве монастырских уставов красной нитью проходит идея об одинаковом обращении со всеми, принявшими постриг, независимо от их бывшего положения в миру. Совершенно точно это подразумевалось и в «Правилах для дев» Кесария Арелатского, которые Радегунда ввела в своем монастыре в качестве устава. Сестра епископа, тоже Кесария[82], настоятельница монастыря в Арле, замечает в письме Радегунде, что ее монахиням знатного происхождения не помешало бы больше беспокоиться о своем смирении, нежели чем о своем общественном статусе. Этот вопрос все время требовал пристального внимания {38}.

Очевидно, идея не прижилась. После смерти Радегунды и первой настоятельницы аббатства, близкой подруги королевы, недовольство элиты выплеснулось наружу: две принцессы и еще 40 монахинь ушли из монастыря в знак протеста. Предводительница бунта, принцесса Хродехильда[83], выразила главную претензию очень прямолинейно: новая аббатиса, Левбовера, подвергла их «великому унижению». «Нас позорят в этом монастыре, словно мы не королевские дочери!» Весь год, пока длился мятеж, Хродехильда не упускала возможности помянуть свои королевские семейные связи.

Принцессы обратились с жалобами к нескольким епископам и двум королям. Но полученные ответы их разочаровали: был ли нарушен монастырский устав – «Правила для дев» Кесария Арелатского? Были ли совершены какие-либо преступления из тех, что рассматриваются в мирском суде? Если нет, то монахиням не на что жаловаться. Они вправе возмущаться принципом равенства, который сводил на нет их происхождение, но сам принцип – не какой-то случайный сбой, а структурное свойство монашеского движения.

На это принцессы ответили вербовкой солдат с целью овладеть собственностью Сен-Круа. Отряд напал на земли аббатства, чтобы принудить крестьян платить Хродехильде, а не монастырю. Они вторглись в само аббатство, разграбили его и похитили аббатису. Чтобы подавить мятеж, потребовалось открытое столкновение с силами правопорядка Пуатье. Взбунтовавшиеся монахини предстали перед судом. В ходе сражений погибло немало людей, и еще больше получили ранения.

На суде, созванном королями и епископами, Хродехильда пыталась на твердых легальных основаниях отстаивать свое право на привилегии, выставив аббатису как никчемную личность с недозволенной тягой к роскоши, что противоречит «Правилам для дев» и особенно – ясно выраженному принципу строгого отделения монахинь от внешнего мира. Эти ее обвинения не вызвали у суда сочувствия, хотя епископы и признали, что Левбоверу заносило в сомнительные области – скажем, она играла в настольные игры или предоставила площадку для празднества в честь помолвки племянницы. Все эти вещи огорчали их не так сильно, как огорчили бы самого Кесария: он-то выступал за необычайно строгую политику затворничества, где монахиням никогда не позволялось покидать монастырь. Однако многие галльские монастыри выбирали модели устройства, не предполагающие полной изоляции. Епископы пришли к заключению, что истинные преступления совершили именно принцессы. В наказание их отлучили от церкви и назначили епитимью.

Принцессы в гневе продолжили борьбу, обвинив Левбоверу в государственной измене и заговоре против меровингского короля Хильдеберта II, и это обвинение король охотно расследовал. Но и оно, как выяснил Хильдеберт, оказалось безосновательным. Одна из принцесс попросила прощения и возвратилась в аббатство Сен-Круа. Но Хродехильда так и не вернулась туда {39}.

Историк Григорий Турский[84], поведавший нам всю эту сагу и лично вовлеченный в конфликт, поведал о еще одном последствии творившегося хаоса: за время мятежа несколько монахинь, никогда не покидавших стен монастыря, тем не менее оказались беременны. Это было грубейшее нарушение «Правил для дев» Кесария, но Григорий и прочие епископы сочли, что монахини (monachae) невиновны. Общественность так потряс бунт, что беременности не дотягивали до статуса преступлений. Рассуждения епископа подсвечивают тот оптимизм, с которым многие раннесредневековые христиане смотрели на институт монастыря: они верили, что монахи сильнее, если они часть организованного сообщества, но в то же время видели, что дурное поведение отдельных личностей может угрожать распорядку жизни, иерархии и взаимной поддержке. Увы, даже монастырь был потенциально «небезопасным местом» {40}.

После мятежа в Сен-Круа монахиня из этого аббатства по имени Баудонивия призывала сестер помнить их мать-основательницу как образец mens intenta – сознания, настойчиво тянущегося к Богу. В отличие от остальных агиографов Радегунды, Баудонивия считала крайне важным подчеркивать именно неустанную сосредоточенность Радегунды, словно, описывая ее в таком свете, надеялась переместить фокус внимания всей общины на главное {41}. Но даже самые строго организованные социальные структуры