Читать книгу "Память всех слов. Сказания Меекханского пограничья - Роберт М. Вегнер"

И никогда больше он не увидел отца.

Потом его ждали проблемы с тем, чтобы научиться ходить и говорить. Он не был глуп, вовсе нет, просто слова уходили от него, когда требовались. И уже никогда он не стрелял из лука так хорошо, как раньше.

Его приставили к хириви. Неполным. Это был вспомогательный отряд, состоящий из калек и тех, у кого разум помешался от чар. Шли они в важнейшие из битв, только когда нужно было собственными телами засыпать окоп или прижать к земле выставленные пики. У него отобрали имя – хириви имен не носят, только номера. Был он Стопятнадцатым из Восьмого Отряда. Столько-то и сумел запомнить.

До них дошли вести о родах, что взбунтовались против Владыки Гроз и не хотят отдавать своих мальчиков на войну. Восьмой отправился гасить бунты вместе с другими отрядами. Они нападали на лагеря, жгли юрты, убивали всякого, кто сопротивлялся. От татуировок они отказались: у них теперь было клеймо, которым выжигали знак на коже. Миг боли – и Камии горит, буквально горит на теле, а Воля Галлега облизывает твой разум.

Не всех бунтовщиков удавалось взять живыми.

Он повстречал ее после битвы в одном из лагерей, после которой его отряд истаял до тридцати человек. Девушка с прикосновением мягким, будто зимний мех лисы. Выглядела она так, словно спала.

Он очень хотел заплакать, но не смог. После того удара в голову он не плакал уже никогда, а глаза у него непрерывно горели и всегда оставались красными.

Кроме того, они спешили, потому что были нужны Галлегу в другом месте.

Он плыл на корабле, а от бесконечной качки его непрерывно тошнило. На острове, куда они добрались, они убивали женщин и детей. Не выжигали на них знаков – просто убивали. Но потом местные собрались с силами и стали сопротивляться, а потому им пришлось сражаться в лесах, на болотах и холмах, а этого они делать не умели. Из Восьмого он остался один.

Полз подлеском, стрела в животе цеплялась о корни деревьев. Эти приближались, он слышал их голоса.

Он очень хотел вспомнить, как звала его мать.

Очень хотел снова почувствовать прикосновение, мягкое, словно зимний мех лисы.

Очень…

Поток образов длился два-три удара сердца. Альтсин не узнал эту историю, а просто вспомнил ее, она сделалась его частью, точно так же как воспоминание о портовых закоулках и о первых срезанных кошельках.

Оум!!! Что ты со мной сделал?!

«Спокойно. Это пройдет. Будешь помнить все, но будешь помнить и то, откуда у тебя такие воспоминания».

– Но зачем?! – выкрикнул Альтсин вопрос, не задумываясь, что его кто-то услышит.

Денготааг все еще вибрировал за его спиной, противостоя всей силе разъяренной богини. Звук был такой, словно тысяча кузнецов одновременно ударяли в тысячу подков. Канайонесс все еще лежала под стеной. Похоже, у него получился славный пинок.

«Когда я прибыл на остров, когда я на нем разбился, я узнал историю Имвили и его борьбы. И посчитал тех, кто приплыл уничтожать женщин и детей, чудовищами, бессердечными бестиями, достойными лишь презрения и ненависти. А потом нашли костры, на которых Имвили приказывал жечь тела пришельцев, и я, ведомый любопытством, потянулся к тем останкам, чтобы познать своих будущих врагов. Потому что в то время я ожидал нападения на остров – по крайней мере до того момента, когда прибыла она и передала мне приговор. И знаешь, что я нашел? Людей. Потерянных, искалеченных, несчастных настолько, что не найдешь слов, чтоб это описать. У них не было ничего – только война, они не знали ничего, лишь войну, и они верили, что больше ничего нет…»

Оум в голове вора замолчал. Денготааг за его спиной уже просто дрожал, издавая низкий, гудящий звук. Где-то наверху, в городе – Альтсин был в этом уверен так же, как был уверен в закатах и восходах солнца, – верные Меча замерли, удивленные, смущенные и охваченные внезапными сомнениями. Дурвоны на предплечьях перестали наполнять их сердца безрассудством и решительностью. Кто-то заколебался, увидав по ту сторону баррикад лицо соседа, с которым он еще пару дней назад пил вино, кто-то, вместо того чтобы швырнуть факел в выбитое окно, упустил его на брусчатку.

Внимание их господина сосредоточилось на чем-то ином.

«Я приказал своим ведьмам сберечь останки и носить их при себе. Чтобы те напоминали – им и мне, особенно мне, – что отношения между опекуном и подопечным – суть иные, чем те, что соединяют хозяина и раба.

Кулак Битвы тоже должен это увидеть. Когда ты лежал у меня без сознания, я вгляделся в его душу. Не знал еще, кто он такой, но не нашел того, что мы, за неимением лучшего имени, зовем злом. Подлости, мстительности, глупости, вознесения собственного эго над благом остальных. В нем есть воспоминание о кровавом безумии, но оно есть и у меня. Во время той войны я делал вещи, за которые мне придется заплатить, если когда-либо я выброшу побеги под Первым Древом…»

– В этом нет смысла!

«Как скажешь… Возможно, ты и прав. Но он должен знать, что Бессмертные сделали с людьми. Не просто видеть в воспоминаниях опустошенные земли и сожженные города, горы трупов и ряды могил. Он должен знать, отчего его дети отвернулись от него. Как и от Галлега, Дресс, Лааль и других. Пусть знает, какая это утрата – всего раз в жизни почувствовать прикосновение, мягкое, словно зимний мех лисы. А потом только смотреть, как все гниет и горит».

– Зачем…

«Потому что пришло время выбора. Конец мира, который нам известен. Потому что далеко на севере начала просыпаться Она. Первая и Последняя, и время вскоре свернется, словно змея, и проглотит собственный хвост. А может – и нет».

«Ерунда!» – подумал Альтсин, охваченный внезапной яростью. Он тут сейчас умрет, а этот древний божок кормит его своими выдумками.

«Нет. Не сейчас, парень. Я уже лет сто не был настолько при памяти и не понимал так хорошо, что говорю. И поверь, мои дети платят за это большую цену. А ты – глупец над глупцами. Прикованный к рождающемуся божеству, знающий, как оно возникло, носящий в себе фрагмент его души – все еще не в силах сложить все вместе. Тебе и ему угрожало Смешение. Именно затем татуировали авендери, душа бога обитала в тех знаках, касаясь тела своего слуги лишь по мере необходимости. Это позволяло замедлять процесс смешения душ, хоть и не удерживало его до конца. Потому некоторые Бессмертные меняют сосуды, словно модница платья».

Альтсин почувствовал, куда направляется разговор, увидел в конце его ответ на вопрос, который он не задал.

«Уже во времена, которые вы называете Войнами Богов, старались, чтобы знание это было позабыто, поскольку вело оно на ту тропу, что заканчивалась Пробуждением. Никто не желал дюжины новых ана’богов. Ключом к Пробуждению остается боль, умерщвление тела, выходящее за границу человеческих возможностей. Так делали и делают шаманы примитивных племен, бросающие кровавые вызовы ду´хам, прокалывая свои тела, калеча их, отмечая шрамами. А когда они оказываются за шаг до смерти, когда души их готовятся покинуть тела, открывается перед ними мир духов, которые приходят и дают себя связать, закрыть в знаках, амулетах и талисманах – или разрывают такого глупца на клочки. Так поступают и жрецы, ищущие контакта со своими богами. Молятся, медитируют, постятся, умерщвляют плоть, вдыхают нездоровые испарения либо пьют микстуры, чей состав не слишком-то отличается от тех ядов, что подливаются в бокалы королей. Некоторые теряют до четверти веса в ритуалах, порой тянущихся много дней и должных приблизить их к Царствам Бессмертных. Это более слабая версия, но дело там в том же: в открытии себя абсолюту, в выходе одной ногой из собственного тела, приоткрытии окошка, через которое либо душа покидает тело – либо другая душа может в него войти».