Читать книгу "У нас в саду жулики - Анатолий Михайлов"

И неожиданно такой насмешливый голос:

– И как вы только можете?..

– В чем, – поворачиваю голову, – дело?

– И как вы только можете надписывать свою книгу этим пьяным шакалам?

Оказывается, когда я надписывал, внимательно следил.

– Во-первых, – говорю, – это не шакалы, а люди.

– Вы так считаете?

– Да, – говорю, – я так считаю.

– Ну, тогда спокойной ночи…

И, даже не взглянув на мою книжку, обидевшись, улетучился. В помятом плаще и с поднятым воротником. И, по-моему, тоже косой.

И вот, я его теперь узнал.

– Я, – говорит, – вам просто удивляюсь. И как вы только можете так долго разговаривать с этим оборванцем!

Я говорю:

– Его скоро будет защищать Шапиро. И Гена получит два миллиона.

– Его будет защищать сам Шапи-и-ро? И вы в этом уве-е-рены?

И в нашей ночлежке считают, что этот мой сыщик прав.

Оказывается, никто Гену и не пихал. А сам просто ужрался и свалился.

А я, му…к, развесил уши и слушаю.

7

Все меня предупреждал: вот, будешь уезжать в Россию – и выставлю стол. И под открытым небом посидим. Я на скамейке, а он в своей коляске.

И не нужен никакой ресторан. У нас будет пикник прямо на берегу океана.

И вытаскивает у себя из сумки жратву. И чего там только нет: и маринованные устрицы, и вяленые осьминоги, и всех сортов и оттенков икра… Ну, и, конечно, водяра.

А иногда мне даже предлагает.

– Ты, – спрашивает, – не голодный? Хочешь покушать?

– Да нет… – улыбаюсь, – спасибо.

И Гена тогда на меня обижается.

– Ну, – говорит, – смотри.

А когда уже совсем уезжать, то еще накануне куда-то вдруг пропал. И так и не появился.

Но я ему все равно оставил. Купил за три с полтиной чекушку «Смирновской» и попросил от меня передать.

8

А на следующий год меня укусила собака. И на всякий случай мне сделали прививку от бешенства.

Стоим с Леной в очереди и вдруг видим – Гена. Оказывается, прямо в госпитале и ночует.

Сидит в своей коляске – и спит.

Прохожие

1

С худосочной косичкой толстозадый парень в шортах со связкой ключей на боку и в несколько оборотов полосатой змеей вокруг шеи. Так неулыбчиво и деловито – прошел.

Как у нас бы на Невском с авоськой пустых бутылок.

2

В соломенной шляпе и с виду вполне нормальный молодой человек. Но если внимательно приглядеться, то на одной ноге ботинок, а на другой – тапочка.

На Невском пока не замечал.

3

В блестящих сапогах и в мундире гестаповца. Полистал мою книжку и всех на обложке узнал: и Окуджаву, и Бродского. И даже Варлама Шаламова.

На Невском исключено.

Ленин в октябре

Я стою перед зеркалом и, намыливаясь в ресторан, навожу марафет: причесываю виски и разглаживаю, распушая, бороду.

Кепочка у меня тоже из кожимита, из того же самого, что и пиджак. И через плечо перекинута сумочка. Такой у меня здесь прикид.

И в этой кепочке, в зависимости от обстановки, у меня три лица.

1. Радж Капур из кинофильма «Бродяга».

2. Родина или смерть.

3. Рабочий Павел Власов из романа Максима Горького «Мать». А можно и «Ленин в Октябре».

Сначала я прохожу мимо индусов. Прислонились к «дверному косяку» и лузгают семечки.

«…И если ты обманешь Джагу…» – и такой романтический оскал…

Ну, в общем, все ясно: «хинди-русси – пхай, пхай!»

Потом перехожу Кони-Айленд. И теперь уже пуэрториканцы. И точно в деревне на завалинке. Сидят и тянут прямо из горла пивко.

И тоже свои в доску: «Куба – да. Мяса – нет!»

И вот выхожу на набережную. И здесь я уже из стачечного комитета.

И вдруг навстречу пара… Пара чернорабочих.

– А ты, – улыбаются, – чего здесь, братишка, делаешь?..

– Как, – говорю, – чего… – а у самого по спине мурашки.

– Вот, – заикаюсь, – зис из… май бук… – это я так со страху сострил. – Обыграл, – говорю, – Клима Ворошилова в бильярд…

Но они моего остроумия так и не оценили.

– Мы тебе, б. дь… – улыбаются, – рога… ты смотри… пообломаем…

И почесали дальше. И если глядеть им вдогонку – два вылитых шкафа.

Ну, а когда захожу в «Насиональ», то сразу же свою кепочку срываю. И теперь, как в рассказе Юрия Милославского, «обрусевший армянин».

Хорошие мальчики

Сначала я решил, что это арабы.

Один бритоголовый, другой – почему-то в панаме – татуированный и с кудрями на груди.

Тот, что с кудрями:

– Где Николай?

Ну, значит, Коля. А Коля – это значит мой шеф.

Что делать: знаю ли я Колю или не знаю? Все продолжаю думать.

Бритоголовый приходит мне на помощь:

– Передай Николаю, если он не будет хороший мальчик, мы поставим на этот стол его голову.

А тот, что с кудрями, добавляет:

– Передай, что заходил Моня.

Леня шрам и бабон

Сегодня у меня поперла масть: сначала у Еси в «Зодиаке», потом у Юры с Сеней; ну, и, конечно, у Бубы. И прочесал еще подряд все столики. От Четвертого Брайтона до самой «Москвы».

Так бывает всегда, когда нашинкуешь еще до набережной. И теперь ты как вольный стрелок. А когда на нуле, то чувствуешь себя коммунистом: протягиваешь ближнему руку, а у самого за пазухой кастет. И никто ничего не берет.

Пили за Лиговку. И за Кузнечный. И за Свечной. И через всю щеку запомнилась такая изогнутая рытвина. И кто-то сказал: Леня Шрам. Оказывается, тоже с Пушкинской.

– А Витю Каплуна из дома четыре, – спрашивает, – не знаешь?

Витя Каплун – его кореш, и Леня его не видел уже четырнадцать лет.

– Дом четыре, – говорю, – у самого Невского, а я из дома восемнадцать… напротив… помнишь… памятник…

– А чего, – смеются, – Михайлов?.. – и у каждого в руках моя книжка.

– Так бьют же, – улыбаюсь, – не по фамилии, а по морде.

– Ну, ты, – одобряют, – даешь! – И наливают мне по новой.

…И вдруг прямо у меня перед носом чье-то ухо. И в ухе как будто серьга. И почему-то померещился Мишка. Ну, да, конечно, он. И все никак не могу понять, как он сюда попал… И точно все еще продолжаю с ним наш затянувшийся диалог.