Читать книгу "У нас в саду жулики - Анатолий Михайлов"

Но я Лену поправил.

– Не нищий, а Божий человек.

2

– Ну, что, Солженицын, уже намылился?

– Пойду, – говорю, – схожу в «Приморский». К Бубе.

Мишка говорит:

– Ну, сходи, сходи…

И, как всегда, добавляет:

– Жидяра! Но мужик ничего.

Вот интересно: если послушать нашего Мишутку, то евреям вообще нет цены.

– А я, – говорю, – думал, грузин.

Но Мишке, конечно, виднее.

Я даже не уверен, что Буба читает по-русски.

Но я все равно ему надписал:

«Бубе от автора.

Невский проспект – Брайтон-Бич.

Июнь 1992 г.».

И Буба остался доволен.

И теперь он меня всегда пускает. И даже не обязательно вечером. Но иногда и просто в туалет. На Брайтоне это серьезная проблема.

3

Но в тот вечер там были сплошные американцы. И, значит, ничего не светит.

Я выхожу, а Гена – наоборот – сидит в своей коляске и ждет. Когда начнет выходить его клиентура. Так что мы с ним никак не пересекаемся.

Гена мне говорит:

– Слушай сюда. И тебе, – улыбается, – не стыдно?

Я хотел ему объяснить, что американцы мне ничего не дали. Но он, оказывается, совсем о другом.

– И тебе, – повторяет, – не стыдно не подарить свою книжку собрату?

– Да, – говорю, – стыдно.

И подарил. И мы с Геной с тех пор крепко подружились.

4

А начинал он еще во времена «оттепели».

– Помнишь, – говорит – в «Литературке» была такая рубрика. Двенадцать стульев.

– Она, – говорю, – вроде есть и сейчас.

Так вот, Гена ее самый первый автор. Он когда-нибудь мне эту газету покажет.

– Надо, – говорит, – найти.

А после «оттепели» решил переплыть в Турцию. Перестали, объясняет, печатать.

– Что, – спрашиваю, – прямо баттерфляем?

Но оказалось, не совсем. Он мне потом тоже когда-нибудь расскажет.

Ну, и попал в Мордовию. А в Калуге остался сын. И уже здесь у него вышла первая книжка. «Сатирой по мозгам».

– А у меня, – смеюсь, – «Мозги набекрень» без всякого вмешательства.

Так что мы с ним теперь, и правда, побратимы.

И вот однажды Гена стоит на платформе, а электрички все нет и нет. Здесь иногда бывает. И вдруг подваливает «кочегар».

– Дай, – говорит, – падла, пятерку.

Ну, Гена ему и дал. Червонец. Жалко, думает, все-таки бездомный.

А негру все мало.

– Давай, – говорит, – еще.

И Гена тогда на него рассердился.

– Пошел ты, – говорит, – на х…

И негр на него за это обиделся. Ну, и пихнул. И прямо на рельсы. А тут как раз электричка.

Через полгода открывает глаза и ничего не понимает. Какая-то капельница. А где же, ищет, ботинки? Но ботинки ему больше уже не понадобились.

И вот он теперь с нью-йоркским «трейном» судится. И скоро начнется процесс. И Гену будет защищать сам Шапиро.

А когда он выиграет два миллиона, то купит себе новую коляску. Не это говно, а настоящую, автоматическую. И будет носить лайковые перчатки.

А сейчас у него ладони все равно что подметки. Он ими крутит колеса. И когда будут готовы протезы, обязательно махнет к сыну в Калугу. Наверно, уже выше папы. А был такой карапуз. Но больше всего Гена любил ловить на Оке пескарей. 5

Все подходят пешком, а Гена ко мне подъезжает на собственном транспорте. Прямо по тротуару. И вместо приветствия сразу же называет цифру.

– Тысяча двести восемьдесят шесть.

Вчера была тысяча двести двенадцать. А позавчера – тысяча сто пятьдесят четыре.

Дает мне информацию, какой сейчас в России курс доллара. Приносит благую весть.

Российский рваный дешевеет, а я здесь на Брайтоне богатею.

– Слушай сюда…

И, покопавшись у себя за спиной в нацепленной на коляску сумке, достает портсигар.

Вчера была ярмарка, и Гена, как всегда, отоварился.

– Ну, сколько? – и так предвкушающе улыбается.

Портсигар стоит долларов пятьдесят. Но я делаю вид, что не знаю.

– Наверно, – говорю, – долларов пятнадцать…

Гена хохочет, и я вместе с ним тоже улыбаюсь.

Оказывается, сто двадцать. Но Гена не такой дурак и сторговался на восьмидесяти пяти.

Теперь достает часы. Примерно долларов за сорок. И снова так загадочно щурится.

Я говорю:

– Двенадцать.

И Гена опять хохочет.

– Ну, ты, – говорит, – даешь!

Оказывается, семьдесят пять. Но ему уступили за шестьдесят.

– Ну, ладно, – говорит, – я еще подойду.

И уезжает.

Часа через три подъезжает опять. И как-то немного запунцевел. Не кожа, а рельеф. Ну, прямо хоть лепи монумент.

Жаль, что его не знает Эрнст Неизвестный. Такая пропадает натура.

– Слушай сюда… Ты, – спрашивает, – не помнишь, сколько стоит у вас на Невском проститутка?

– Вообще-то, – говорю, – я не специалист. Ну, тысячи три. Или четыре.

А на самом деле, наверно, тысяч пятнадцать. Или двадцать. Все, правда, зависит от смены.

И мы начинаем делить. И получается, что на Невском проспекте проститутка колеблется где-то между двумя и тремя долларами.

И Гена опять доволен.

А иногда интересуется похоронами.

Сейчас лимона полтора. Но это еще не вечер.

– Слушай сюда… – и тычет себе куда-то в карман.

– При Хрущеве, – смеется, – нашли у тебя десять долларов – и дали десять лет. А сейчас на базаре бабка продает курицу – так ей, – улыбается, – подавай «доляр»…

И опять уезжает.

Ну, а под вечер делает прощальный обход. И на сладкое Гену всегда интересует моя выручка.

– Ну, как, – спрашивает, – сколько?

– Да сегодня, – говорю, – что-то слабовато. Всего, – вздыхаю, – шестнадцать…

А на самом деле шестьдесят четыре.

– Это все, – улыбается, – евреи виноваты.

6

Мы с Геной поговорили, и он только что уехал. И откуда ни возьмись вдруг мой старый знакомый. Я помню его еще по набережной. Все за мной наблюдал.

Как-то подходят и сразу человек пять или шесть. Целая компания. Вываливаются из кафе и прямо меня облепили. И все такие довольные. И больше всех, конечно, я…