Читать книгу "Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости - Джейми Крейнер"

бросить текущее дело, хотя, в зависимости от рода занятий, допускались исключения: бросить перья или иглы легко, а вот пациентов в лазарете так запросто не бросишь. Однако ум мог обрабатывать этот переход медленно. Исидор Севильский подмечал, что даже по истечении рабочих часов незаконченные проекты не выходили из головы и становились отвлекающим фактором. Переключение дается с трудом – это объединяет средневековых монахов, современных маленьких детей, студентов, да и людей вообще {18}.

Возьмем другой ключевой пункт в расписании монахов – чтение и церковные службы: здесь та же смесь из выгоды и рисков для внимания инока. Иоанн Лествичник уверенно утверждал, что «любой способен молиться в толпе». И монахи охотно делились историями о достижении поразительной концентрации во время литургии. Например, Палладий пересказывает легенду о каппадокийском монахе Элпидии, который даже не поморщился, когда во время ночной службы его ужалил скорпион, – он просто с ювелирной точностью раздавил тварь ногой. Правда, сама привлекательность этих историй свидетельствует о том, что большинству монахов совместная молитва давалась не так легко, как утверждал Иоанн Ле ствичник {19}.

В целом общие молитвы и литургии (включая ежедневные службы и мессу) не всегда облегчали концентрацию; иногда они откровенно затрудняли ее. Монахам приходилось напоминать, что эта работа выполняется в «полном сосредоточении», что они должны активно тянуться сознанием к высшему, ибо то важнейшая часть их трудов. Но некоторые все равно обнаруживали, что выпали из процесса и тупо пялятся в пустоту или разглядывают помещение, даже когда они сами служат мессу. Кто-то стоял возле храма и болтал, кто-то бежал к службе наперегонки, а потом пытался отдышаться и унять покалывание в боку – вместо того, чтобы петь. Они переговаривались с товарищами, пока остальные пели. Они смешили друг друга. Они портили возвышенные моменты, зевая, кашляя, чихая и сморкаясь. Они молились слишком громко и нарочито, а когда били поклоны, вторгались в личное пространство соседей. Они торопились проговорить нужные слова. Они вертелись, а когда уставали стоять, то садились и даже уходили с середины службы. По окончании службы они копались, а еще шумели при выходе из церкви, чем отвлекали монахов, оставшихся в храме, желавших помолиться подольше {20}.

И вообще, начать надо с того, что они опаздывали, особенно к поздним ночным бдениям, что, естественно, порождало споры, пускать ли припозднившихся монахов вообще? А монахи, все-таки явившиеся на ночное моление, иногда засыпали в процессе. Теоретики монашества предлагали несколько подходов к решению этой проблемы. Сонным монахам предписывалось стоять, в то время как остальные сидели, или же выходить из храма и дышать свежим воздухом, в то время как все стояли (хотя последний метод был рискованным – сони могли и не вернуться). Можно ли как-то искоренить в зародыше проблему опозданий и сонливости? Иоанн Кассиан рекомендовал следовать египетской модели и делать службы короткими, в особенности ночные: в литургических марафонах нет смысла, ибо монахи неизбежно начнут клевать носом. (Он, разумеется, прекрасно знал, что монастыри проявляли изрядную изобретательность в том, что касалось богослужений, и привести их всех к одинаковому образу действий совершенно нереально.) Одни наставники прицельно раздумывали о часах сна и гадали, стоит ли монахам вообще возвращаться в постель после ночной молитвы. Другие пробовали регулировать переход от сна к бодрствованию. В «Уставе Тарнского монастыря», похоже, разработали что-то вроде комендантского часа: в момент отбоя все монахи должны были находиться в своих постелях. А «Правила учителя» вообще рекомендовали монахам спать в полном облачении, чтобы, вставая к ночной молитве, не мешкать и не искать в темноте свою одежду {21}.

* * *

Один только распорядок дня, конечно, не мог полностью решить проблему рассеянного внимания, хоть и использовался повсеместно как инструмент обуздания монашеских умов через силу постоянства и коллективного настроя. И все же расписание было лишь одной составляющей социальной поддержки. Совместный труд и молитва приносили монахам много пользы, но на этом пути им требовался авторитетный проводник. Иоанн Кассиан повторяет сказанные ему слова преподобного Моисея Мурина: монахам нужны хорошие учителя, готовые дать совет и подбодрить в трудную минуту. Другие авторы настаивали на том, что от вышестоящих необходимо усвоить самый важный урок – послушание, ибо это краеугольный камень самодисциплины. Послушание развивало в монахах привычку «убивать» (mortificare, как выражается Кассиан) или «ампутировать» (koptein, как это часто обозначается в «Апофтегмах») свои импульсы и личные предпочтения. Монахам, особенно в коллективе, следовало перестать думать о себе, чтобы как следует сосредоточиться на божественном {22}.

Тем, кто в предыдущей жизни привык к привилегиям и власти, приходилось несладко. В V или начале VI века один латиноязычный проповедник по имени Новаций предложил одному монашескому сообществу взглянуть на проблему под другим углом: послушание аббату – это облегчение; вместо того чтобы возражать против ограничений в пище или пытаться получить другое место за столом во время трапезы, монахам надо радоваться, что их настоятель обо всем подумал за них. Другие монахи выступали за послушание через истории, где прославлялась странная и неочевидная добродетель – следовать приказам просто ради следования приказам. Например, наставник пустынника Марка[74] Сильван заметил дикого вепря, но утверждал, что это бык, и Марк попросту согласился с ним. Говорили, что Иоанн Ликопольский[75] воткнул в землю мертвую ветку и приказал одному своему ученику поливать ее. Тот поливал, ибо так сказал учитель. Никакого чуда не произошло, ветка так и осталась мертвой, но замечательно, что ученик продолжал полив целый год, пока Иоанн не велел ему прекратить {23}.

Все соглашались, что авторитетное руководство играет важную роль в монашестве, но что до практического воплощения, то инженеры монастицизма разработали очень широкий спектр моделей для своих общин. Некоторые сводили все к простым принципам и полагали, что задача настоятеля или настоятельницы – распределять работу среди своих монахов или монахинь, а иначе они будут выбирать задания полегче, попрестижнее и повеселее. Монахам же предписывалось исполнять указания вышестоящих без проволочек, ворчания и споров {24}.

Многие также настаивали, что духовный наставник должен контролировать самые мысли монаха. Так, Пахомий именно в этом видел свою главную задачу как настоятеля: монахи поверяли ему свои дурные помыслы, а он определял, как эти помыслы отражают истинные убеждения и чувства монаха, чтобы затем дать практический совет. Колумбан[76], основавший несколько монастырей в Галлии и Северной Италии в конце VI и начале VII веков, также в полный голос защищал идею когнитивной прозрачности. Он подчеркивал, что помыслы, как и деяния, имеют последствия, и составил чин покаяния, где расписал, какую епитимью наложить на монаха за «прегрешения в мыслях» в зависимости от того, о чем думал монах: об убийстве, сексе, воровстве, дезертирстве; хотелось ли ему врезать кому-нибудь, напиться или просто тайком съесть лишнего. Он также настаивал, чтобы его монахи исповедовались в подобных мыслях или «душевных терзаниях» (commotiones animi) перед мессой. Разные теоретики предлагали разную периодичность обращения к аббату насчет беспокойных мыслей: как только мысли возникают, трижды в день или пореже, чтобы график был не столь суетливым. В одном глубоко уважаемом Иоанном Лествичником монастыре монахи всегда носили с собой небольшие записные книжки, куда скрупулезно записывали все свои помыслы, чтобы позже показать настоятелю {25}.

Некоторые теоретики предполагали, что сам алгоритм действий должен корениться в глубинном моральном долге. Настоятель не просто надзиратель, убеждали они. Он – рука, указующая путь на небо. Его или ее внимательный пригляд и забота обеспечивают духовный рост монахов, и наоборот, его или ее небрежение угрожает всей общине. Души младших братьев и сестер – бремя аббата или аббатисы: Господь спросит с него или нее за каждую вверенную им душу. В конце VII века Валерий Бергиденский[77] настойчиво предлагал игуменам принять эту точку зрения. Его возмущали те монастырские руководители в Северо-Западной Испании, которые не желали твердой рукой разбираться с плохим поведением подчиненных, полагая, видимо, что Бог не возложит вину на них лично. Валерий был убежден – непременно возложит!

В VI веке аббат Евгиппий утверждал, что именно поэтому настоятель должен принимать так много решений о своих монахах вплоть до того,