Читать книгу "Поклонение волхвов - Сухбат Афлатуни"

– Э? Ты что? Куда «идти»? А обедать? А посидеть немного, парочку слов дяде сказать?

– Да мы на пять минут зашли…

– Ну вот, за пять минут и пообедаем, по-спартански. Раз, два – и в дамки! У них уже все готово. Тебя только с утра ждем. Как же, любимый племянник должен прийти. Нет, Давлатжон, сейчас конфеты принесут, плов, другие настольные вещи, пообедаем, чай попьем, как раз через пять минут и пойдете.

На низком столике появляются соленые косточки, курага и леденцовый сахар. Все это приносит мальчик, открывший им ворота. Заходит другой, лет пяти.

– Ваши внуки? – спрашивает Николай Кириллович.

– Дети! Восемь лет назад снова женился. Наверное, в последний раз, – трет поясницу. – Семьдесят пять лет все-таки. Не собирался жениться, а пришлось. В этой поликлинике, на Энгельса, столько у меня болезней нашли, уже в больницу кладут. Пришлось народное лекарство применить – «молодая жена». Слышал такое? Вот, восемь лет принимаю, пока помогает. Кем работаешь?

– Композитор.

Приносят ляган с пловом.

– А, музыку сочиняешь… Давлатжон, пока тут жил, тоже сочинял. Как начнет на пианино свои бам-бам, так у меня куры не несутся. Кудахчут, а ничего не получается.

– Амакя. – Давлат отпивает чай. – Николай – новый художественный руководитель нашего Музтеатра.

– Что? Руководитель? Художественный? Не слышу… Ты что, предупредить заранее не мог, с какими людьми придешь? Я думал, ты опять свою шпану музыкантскую привел! Ну, опозорил дядю, молодец, нечего сказать! А я вам тут про кур рассказываю! Ильхом! Ильхомжон! Беги сюда! Видишь, сынок, этого человека? Смотри внимательно. Вот… Это новый художественный руководитель нашего театра. Куда хочет устроиться твоя любимая тетя Хуршида. Запомнил? Джасур! Где твой дутар? Куда отнес? Нашел? Сыграй гостю.

Мальчик наигрывает «Дуркентскую плясовую».

– Кушай давай плов, Давлат, что улыбаешься? Я сейчас тебя на чистую воду выведу товарищу художественному руководителю. Вот, послушайте. Месяц назад моего дорогого и любимого племянника зовет к себе Синий Дурбек…

– Амакя, он тогда со всеми музыкантами встречался, собрание было.

– Ну да, собрание. И тебя позвали зачем-то. Такая возможность! Люди годами ждут, на прием записываются. А тут: вот – ты, вот – Синий Дурбек. Подойди к нему, скажи искренним голосом: «Товарищ Дурбек! Обращаюсь к вам как к истинному ленинцу. Моему родному дяде, несмотря на весь его бескорыстный труд, до сих пор телефон не поставили! А некоторые соседи в махалле уже с телефоном. Хотя они ничего заслуживающего такой высокой чести в своей жизни не совершили!» И что? Думаете, сказал? Просто сидел, ушами хлопал и слушал, что им Синий Дурбек заливал. А Синий Дурбек может как соловей два часа доклад читать.

– Скажите, а почему его называют Синим? – Николай Кириллович вытер губы. – Он вроде и одевается не…

– Что? Синий? Синий и есть синий. Тут все понятно. Его так все и называют, и он сам не против, если не в лицо. Даже гордится. Кровь у него попорченная, что мать его покойная не из рода Дурбеков, это все знают, любого пионера спроси… Э, Джасуржон, хватит играть, тебе уже похлопали. Иди, иди, углым.[70] Стой, подойди, дай поцелую.

Николай Кириллович с Давлатом, переглянувшись, поднимаются.

– Что? Уходите уже? И совсем плова не поели. Ну, Николай-акя, вы теперь дорожку протоптали, надеюсь, еще будете к нам заходить. У меня к вам как к деятелю культуры один душевный разговор потом будет. Племянницу мою надо к вам устроить, я ее тоже позову, вы ее как увидите, даже без моей рекомендации с руками и ногами возьмете. С одной стороны – девушка современная, с другой – скромная, а с третьей – еще и танцует. Просто жемчужина нашей махалли! И родители у нее прекрасные люди, мать в кафе «Диларом» большим человеком работала. У вас, Николай-акя, родители живы-здоровы? Поклон от меня передавайте, что воспитали такого сына, достойную себе смену.

– Амакя, мать Николая Кирилловича в облоно работала, Мария Мартыновна. Вы ее, наверное, знали.

– Что? Как сказал? Мария Мартыновна? Триярская? Ничего не слышу, в другое ухо говори. Ты же сказал, из Ленинграда прислали? Совсем запутал. Нет, не помню. Ни Марию Мартыновну, ни ее мужа. Это ваш отец был, получается?

– Кто?

– Ну этот, Алексей Рома… не помню, как его там звали.

– Не родной.

– А это правильно, и не похожи совсем. Ну ладно, раз торопитесь, не буду задерживать. Следующий раз, Давлатжон, ты меня предупреждай, кого приводишь. А то бандита какого-нибудь с большой дороги приведешь, а дядя его пои и корми. Это я к примеру говорю. Потому что вы, Николай-акя, уважаемый человек. И Мария Мартыновна, если отдельно от мужа рассматривать, тоже уважаемый человек была, наверное. Жалко, совсем не знаю, кто она такая. Только слышал от других, что вот, имеется такая Мария Мартыновна, мы ее еще Марьямхон звали.

Старик провожает их до порога, целует Давлата. Долго, с приоткрытым ртом, смотрит на Николая Кирилловича.

Дверь закрывается, они идут по тупику, выходят в переулок. Давлат покручивает авоську. Николай Кириллович смотрит под ноги.

– Он сидел два года в начале тридцатых, – говорит Давлат.

– Чем-то ему мой отчим насолил…

– Дядя на заводе работал.

Снова свернули. Вдоль переулка тянется бетонный забор.

– А вот и мавзолей.

– Здесь?

– За забором. Вон, только купол виден. Если хотите, заглянем, там сбоку щель.

– В другой раз. – Николай Кириллович смотрит на часы. – И давайте уж на такси.

Они выходят на Ткачих. Лениво подъезжает «Волга» с зеленым огоньком.

– На Гагаринку.

– Садитесь. – Водитель включает дворники. – Как поедем, через Южный или Улугбека?

– Улугбека же дальше.

– Зато на Улугбека пожар сегодня был, «Космос» горел. Можно заодно посмотреть по дороге.

– Кинотеатр «Космос»? – переспрашивает Николай Кириллович. – Нет, напрямую.

– Как хотите. Дверь там плотнее закрывайте!

Желтые и серые дома Ткачих сменяются домиками, виноградниками, тополями. Потом пустота, поля, холмы вдали. Старые, косматые шелковицы. В переднем стекле – горы и первые пятиэтажки Южного.

– У вас есть записи ваших вещей? – спрашивает Николай Кириллович.

Давлат мотает головой.

– Хотелось бы послушать.

– Я музыку не пишу, только перекладываю. Пытаюсь оркестровать отдельные темы. Сейчас нашел один трактат тринадцатого века, я вам не рассказывал?

– Нет.

– Ничего, конечно, совсем нового. Старая пифагорейская идея. Мир как огромный музыкальный инструмент. У каждой планеты – своя мелодия.