Читать книгу "Поклонение волхвов - Сухбат Афлатуни"

У края дороги появляется женское пальтишко, розовый платок.

– Захватим? – Шофер сбавляет скорость.

– Гагаринка! – Лицо в платке наклоняется к стеклу, тыркается ручка двери.

– Садись, Жанночка, – приоткрывает дверь Давлат.

– Давлатик! – Жанна бросается к задней двери. – Ой, и вы, Николай Алексеевич… Вот мне повезло!

– Кириллович, – подвигается, впуская мокрую и растрепанную Жанну.

– Кириллович, Кириллович! – Жанна сжимает его ладонь, захлопывает дверь и взбивает подмокшие прядки волос.

– Давлатик, Рудольф Карлович снова о тебе вчера спрашивал. Слышишь?

– Слышу.

– Зайди к нему.

– Чтобы он мне снова на дверь показал?

– Ты его не так понял… Он сказал, слышишь, ты его не так понял.

Николай Кириллович смотрит в затылок Давлата. О своей ссоре с Бежаком Давлат не рассказывал. Затылок у Давлата седоватый, чуть в перхоти. Черная кепка.

Сегодня заканчивается рождественский пост. В детстве Николай Кириллович их все держал. Все посты. До шести лет, пока не переехали в Союз. Было время в Питере, года три, когда он снова стал бывать в церкви, поститься, пошла такая мода в их кругу. Потом круг распался, просвещенного батюшку заменили кондово-посконным и все увлеклись буддизмом…

Они уже подъезжают. Жанна гладит плечо Давлата и уговаривает зайти к Бежаку.

– Давлатик, а как твой трактатик?

– Приехали, – тормозит водитель. – Девяносто копеек.

Возле кладбища холоднее, чем в городе. Подозрительные типы торгуют подозрительными цветами. Жанне тоже в церковь, но вначале навестит могилы. Нет, на Гогину она не ходит… Договариваются встретиться позже в церкви. Жанна начинает торговаться с цветочниками.

Церковь рядом, Николай Кириллович проходил мимо нее в прошлый раз. Подойти непросто, разрыли, стоит милиционер.

– Дань собирает. – Давлат кивает на нищих перед церковью.

Николай Кириллович освобождает карманы от меди. Давлат курит в стороне.

– Брат, брат, и мне! – подходит сзади паренек с обрубком. – Вот спасибо! – поглядывает на милиционера, понижает голос до хрипа. – Ты ведь Георгия Вознесенного брат, правда? Узнал я тебя.

– Кого брат?

– Георгия, которого на десятом положили.

Николай Кириллович неуверенно кивает.

– А потом вознесли его… – Паренек крестится обрубком. – Вся Гагаринка об этом говорила. А, говорят, грешник был. Правда?

– Не знаю.

– Вот и я нашим говорю, там, – глядит наверх, – виднее. Говорят, плясал, как бог. Я сам не видел, Федька Профессор у нас видел, говорит, так плясал, что слезы у людей были. Правда? За то и списали все ему, теперь перед силами небесными пляшет… Добавишь, ради праздника? Христос рождается!

– Славьте Его… – шевелит губами Николай Кириллович.

До всенощной еще час. В церкви темно, стоит знакомый с детства старческий запах. Одна женщина моет линолеум, другая занята свечным столиком, выковыривает отверткой воск. Пол скрипит, сквозь линолеум проступает неровность досок. Проходит иподиакон, облачение точно из занавески сшито.

Батюшка выходит из алтаря. Николай Кириллович целует обветренную руку.

– Отец Михаил… – начинает Давлат.

– Нет времени. Сейчас не могу.

Голос глухой, резкий. Из приоткрытой двери в алтарь тянет холодом.

– Это брат Георгия Триярского, – говорит Давлат.

– Вижу. И протоиерея Кирилла Триярского сын.

У Николая Кирилловича поднимается бровь.

– Не могу. – Батюшка обходит ведро с тряпкой, благословляет уборщиц. – Уполномоченный приезжал, два часа сидел. А дела сами не делаются. Отец дьякон с аппендицитом загремел.

В притворе подзывает Николая Кирилловича:

– Отстоишь ночную. Исповедую, потом поговорим.

– Я не готовился к исповеди…

– Выпивал? Любодействовал? Нет?.. Сергий Петрович! Один канон покаянный из пономарки захвати!

Иподиакон, колыхнув «занавеской», уходит. Отец Михаил переговаривается с Давлатом. Николай Кириллович отходит, смотрит на батюшку. Сразу на «ты», и отца знает. Слышал, наверное. В журнале патриархии был некролог, лет семнадцать назад.

– Вот, возьмите. – Иподиакон протягивает листки кальки. – Нечетко, но читать возможно. Из Ленинграда будете?

– Спасибо. – Николай Кириллович кладет в пальто. – Да, из Ленинграда.

– Я тоже оттудова, с Нарвских ворот, известное место. После контузии здесь остался. С праздничком.

Николай Кириллович слышит, как Давлат спрашивает отца Михаила: «А что уполномоченный хотел?» – «Ну это как обычно. Чтоб колокольного звона не было. Чтоб нищих не было. Детей не было. Ничего не было».

Давлат, попрощавшись, уходит. Николай Кириллович стоит под иконой Георгия Победоносца. Прикладывается, стараясь не попасть губами в змия. Выходит во двор, опускается на лавку, играет пальцами по скамейке. «В Рождество все немного волхвы». Положил это на музыку как раз перед отъездом Бродского. Простенькая темка. Ми-фа-соль, соль-соль-соль, фа-диез-соль-ми. В кармане скрипит калька. Достает листки, потом замечает Жанну и машет рукой.

* * *

Дуркент, 2 февраля 1973 года

«Я, Мария Мартыновна Триярская, член КПСС с 1936 года, заслуженный работник образования Дуркентской АО, автор двенадцати методических пособий и множества статей на темы воспитания подрастающего поколения в областной и республиканской печати. В настоящее время нахожусь на пенсии, однако каждую свободную минутку отдаю оказанию методической помощи своим прежним сотрудницам. С нескрываемой радостью слежу за их успехами на ниве „разумного, доброго, вечного" и стараюсь, как всегда, быть рядом в трудный час и в период подготовки годового отчета. Среди моих питомиц хочется выделить старшего инспектора Матлюбу Саттарову, которая с гордостью называет себя моей ученицей и подходит к любому поручению с душой и без волокиты. По ее неоднократным устным и письменным просьбам я и собралась написать эту автобиографию, хотя ничего примечательного в своей жизни не нахожу. Это самая обычная жизнь, без остатка отданная делу сбора статистических данных, вначале в статотделе ордена Ленина завода „Красный дуркор", а затем в областном отделе народного образования.

Родителей своих я не помню и достоверных сведений о них не имею. Скорее всего, они были бедняками из местных татар. Не имея возможности кормить еще один „лишний рот", они отдали меня на воспитание человеку по имени Мартын Казадупов. Этот Казадупов был педагогом-энтузиастом, собирал брошенных детей и организовывал из них что-то вроде детдома.

Был он, как я думаю, тоже человеком бедным, держал нас в подвале без окон, хотя и просторном. Называл нас своими ангелами и прочими ласковыми словами, отражавшими прежнее мировоззрение. Там нас жило человек семь или восемь. Я была в этом детском коллективе самой младшей. У нас были детские книги и мальчик, игравший на скрипке. Когда приходил Казадупов, мы пели песни; часто делали это и без него. В один вечер мы завели свои песни и пели особенно хорошо и с чувством. Внезапно раздался грохот, часть стены рухнула и повалил дым. Мы начали метаться, ведь Казадупов каждый раз закрывал нас. Потом обрушилась часть потолка, сверху появились какие-то люди и я лишилась сознания.