Читать книгу ""Я" значит "ястреб" - Хелен Макдональд"

Теперь все продается в Интернете: опутенки, клобучки, колокольчики, перчатки – все. Но когда я только начинала, большинство из нас делали эти вещи своими руками. Мы покупали вертлюги в магазинах, торгующих принадлежностями для глубоководной рыбалки, должики – в корабельных лавочках, выпрашивали обрезки на кожевенных заводах и обувных фабриках, чтобы сшить клобучки и опутенки на лапы. Мы подгоняли, приспосабливали, но, как правило, до идеала нам было далеко. Уж мне-то наверняка. Бессчетное количество часов я натирала воском хлопчатобумажную нить и по ошибке дырявила собственные руки вместо кожаного изделия. Хмурясь, стирала кровь, начинала снова и снова кроить, сметывать и сшивать вещи, чтобы они были похожи на фотографии в руководствах по охоте с ловчими птицами, и ждала того счастливого дня, когда у меня будет свой ястреб.

Подозреваю, что часы, проведенные за шитьем, были не просто подготовкой. В моем детском альбоме для рисунков есть небольшой карандашный набросок пустельги, сидящей на руке, защищенной перчаткой. Перчатка едва намечена, к тому же не очень удачно – когда я рисовала, мне было шесть. У птицы черные глаза, длинный хвост и несколько пушистых перышек под крючковатым клювом. Пустельга получилась хорошая, хотя и похожая на призрак. Как и перчатка, она удивительно прозрачна. Но одна часть наброска прорисована особенно тщательно: лапы с когтями, причем они гораздо больше, чем на самом деле. Лапы словно висят над перчаткой, потому что я понятия не имела, как нарисовать вцепившиеся в перчатку когти. Все чешуйки и когти на лапах очерчены с особым старанием, опутенки тоже. Широкая черная линия, изображающая должик, тянется от них к большой черной точке на перчатке. Эту точку я так усердно царапала карандашом, что чуть не прорвала бумагу. Получился своего рода якорь. «Вот, – словно говорила я, – у меня на руке пустельга. Она не улетит. Ей ни за что не улететь».

Это грустная картинка. Она напоминает мне работу психоаналитика Дональда Вудса Винникотта о ребенке, одержимом веревками. Мальчик связывал стулья и столы, приматывал подушки к камину и встревожил всех близких, завязав однажды веревку на шее своей сестры. Винникотт рассматривает такое поведение как способ избавиться от боязни быть брошенным матерью, переживавшей приступы депрессии. Для мальчика веревка была своего рода бессловесной коммуникацией, символическим средством соединения. Борьбой с разлучением. Держать крепко. Возможно, опутенки на моей картинке являли собой невысказанную попытку держаться за что-то, уже улетевшее. Первые недели своей жизни я провела в инкубаторе с огромным количеством трубочек, под электрическим светом. Моя кожа была вся в пятнах и кровоточила, глаза не открывались. Мне повезло. Хоть я и родилась совсем крохотной, но выжила. У меня был брат-близнец, который не выжил. Он умер вскоре после рождения. Я почти ничего не знаю о случившемся: об этой трагедии никогда не говорилось ни слова. В те годы врачи именно это советовали убитым горем родителям. Живите дальше. Забудьте. У вас же есть еще один ребенок! Живите! Много лет спустя, узнав о брате-близнеце, я удивилась. Но не так сильно, как можно было ожидать. Я всегда чувствовала, что мне не хватает какой-то частички меня. Давно не хватает. Могло ли мое увлечение птицами, особенно ловчими, возникнуть из-за этой первой утраты? А может, эта похожая на призрак пустельга нарисовалась в результате ощущения потерянного брата, и ее тщательно прорисованные опутенки свидетельствуют о желании крепко удержать кого-то, о ком я тогда еще не знала, но кого утратила? Думаю, такое возможно.

Теперь у меня умер отец. Держать крепче. Мне никогда не приходило в голову, что изготовление опутенок может стать символическим жестом. Я сидела в той странной комнате с неработающими предметами быта, разрезала кожу на длинные полоски, замачивала их в теплой воде, растягивала, обрабатывала специальным жиром, переворачивала и так и этак. И я знала, что это нечто большее, чем кусочки кожи. У меня в руках была связующая нить, которая соединит меня с ястребом, а ястреба со мной. Я взяла нож для резьбы и медленно, одним плавным движением обрезала ремешок так, чтобы получился острый кончик. Вот. Делая это, я словно оживляла образы. Ястреб неожиданно стал абсолютно реальным. И вместе с ним появился отец, так ярко запечатленный памятью, что мне казалось, он здесь, в комнате. Седые волосы, очки, голубая хлопчатобумажная рубашка, галстук, со сбившимся набок узлом. В руке чашка кофе, на лице выражение веселого удивления. Он любил меня сердить, придумывая неверные названия охотничьим принадлежностям. Колпачки называл «шляпами». Шнур для тренировочных полетов – «веревкой». Он делал это нарочно. Я злилась и исправляла его, думая, что он меня дразнит.

Теперь я понимала, что отец прекрасно знал, как называются все эти вещи, но в мире фотожурналистики настоящие профи редко используют общепринятые термины. Для него фотографии были «кадрами», Фотоаппарат просто «штукой». Папа даже не дразнил меня. Наоборот, делал комплимент. Черт бы побрал французский лексикон четырнадцатого века! Черт. Черт, черт, черт. Все было совсем не так. У меня сжалось горло. В глазах защипало. Заныло сердце. Я обрезала кончик другого ремня. Пальцы тряслись. Положила два ремешка рядом на стеклянную столешницу. Получились совершенно одинаковые. «Завтра, – думала я, – я встречусь с незнакомым человеком с парома из Белфаста и передам ему конверт, набитый бумажками, в обмен на ящик с ястребом-тетеревятником». Самая невероятная вещь на свете!

Ястреб, которого я собиралась забрать, был выращен в питомнике недалеко от Белфаста. Выращивать ястребов – дело не для слабонервных. У меня есть знакомые, которые пытались этим заниматься, но бросали после первого же сезона, в каком-то посттравматическом оцепенении почесывая поседевшие волосы. «Больше ни за что, – говорили они, – и никогда. Сплошной стресс». Попробуйте и поймете, что между сексуальным возбуждением ястреба-тетеревятника и жуткой, несущей смерть свирепостью проходит очень тонкая грань. Вы должны постоянно следить за ним, наблюдать за его поведением, быть готовым к атаке. Не стоит сажать пару ястребов в один вольер и оставлять там без присмотра. Чаще всего самка убивает самца. Поэтому вы селите их в смежные вольеры с крепкими стенами, разделенные решеткой, через которую птицы могут видеть друг друга. Когда зима идет на убыль и близится весна, через эту решетку начинается ухаживание, как у Пирама с Фисбой: призывая, исполняя брачные танцы, опуская голубовато-серые, цвета пороха крылья и распушая белые кроющие перья хвоста, похоже на пару широких панталон. И только когда вам кажется, что самка готова – а здесь вы ни в коем случае не должны ошибиться, – можно запустить самца в вольер. Если птицы понравятся друг другу, они спариваются, откладывают яйца, и на свет появляется новое поколение рожденных в неволе ястребов-тетеревятников – пушистые белые птенцы с мутными глазками и маленькими коготками. Я не видела того, кто вырастил моего будущего ястреба, но уже знала, что у этого человека были стальные нервы и редкостное терпение.

Ястреб Уайта был пойман в дикой природе. В тридцатых годах никто не выращивал ястребов-тетеревятников в неволе: не имело смысла. В европейских лесах обитали сотни тысяч диких ястребов, и речи ни о каких ограничениях по их ввозу не шло. Как и все ястребы в те годы, ястреб Уайта был привезен из Германии. Куча веток, с которых можно рухнуть вниз, и белый помет – так Уайт представлял себе гнездо своей птицы. Настоящего гнезда он никогда не видел. Но сейчас гнездо можно хорошо рассмотреть, и для этого не нужно забираться в лес. В Интернете есть множество видео с гнездами ястребов-тетеревятников. Всего одно нажатие кнопки – и вы разглядываете совсем близко, как живет семья этого самого скрытного из ястребов. Там, на четырехдюймовом экране, перед вами в низком разрешении возникает кусочек английского леса. Шуршание, которое доносится до вас из компьютерных колонок, – это оцифрованная смесь шелеста листьев, воя ветра и пения зяблика. Вам видно гнездо – переплетенные между собой крупные ветки, прочно прикрепленные к сосновой коре – выложенное по краям пучками зеленых листьев. На видео из гнезда появляется самец ястреба. Это так неожиданно и он такого ослепительно-белого и серебристо-серого цвета, что вы словно наблюдаете прыгающего в воде лосося. Есть что-то в сочетании его стремительности и запаздывании сжатого изображения, что обманывает ваше восприятие: по мере того, как вы смотрите, у вас возникает определенное впечатление от птицы, но движения живого ястреба накладываются на это впечатление, пока наконец его образ не начинает отчетливо наполняться явью. Ястребиной явью. Ястреб наклоняет голову и зовет: «Чу-чу-чу, чу-чу-чу». Черный рот, нежная дымка холодного апрельского утра. И тогда появляется самка. Огромная. Она садится на край гнезда, и гнездо начинает шататься. Рядом с ее шишковатыми лапами лапы самца кажутся совсем крохотными. Она похожа на океанский лайнер. Этакая самка «Кьюнард»[15]. Когда она поворачивается, на ее ногах вы замечаете кожаные кольца. Выходит, птицу вырастили в неволе, в каком-нибудь вольере, как тот, что в Северной Ирландии, где вырастили мою. Ею занимался безымянный охотник, потом она потерялась и вот сейчас сидит на четырех бледных яйцах и служит ярким представителем дикой природы для всех, кто видит ее на экране компьютера.